когда сказал, что завтра не было тренировки. Судя по его настроению, я предполагаю, что он разговаривал со мной на протяжении всего ужина, и теперь осознал, что я не слышал ни единого его слова.
Я не могу больше быть таким отстраненным и холодным, Гаррет нуждается во мне. Он все еще скорбит о своей маме, как и я. И я отдалился от него, слишком погрузился в свое собственное горе.
В комнате тихо, за исключением того, что его вилка слегка царапает тарелку, когда он толкает картошку, но не ест ее. Мне нужно что-то ему сказать, но в голову ничего не приходит. Я вздыхаю, собираясь с мыслями.
— Значит, у тебя завтра тест по науке? — спрашиваю я, вспоминая, что сказал Чарльз.
Гаррет опускает вилку и тихо отвечает:
— Я говорил тебе это десять минут назад.
— Мне жаль, Гаррет, я тебя не слышал.
— Как всегда, — бурчит он себе под нос, соскальзывая с табуретки. — Я пойду к себе в комнату.
Его тарелка выглядит так, как будто ее не касались. Он смог съесть только пару кусочков.
— Ты не хочешь доесть? — хмурюсь, когда он уходит.
— Я не голоден, — отвечает Гаррет, пока поднимается по лестнице. Затем я слышу, как дверь его спальни закрывается.
Молча встаю, убирая наши тарелки в раковину. Моя тарелка выглядит также, как и Гаррета. Никто из нас практически не ел после авиакатастрофы. Я счищаю еду в измельчитель мусора, затем кладу тарелки в посудомоечную машину.
В моей голове вспыхивает воспоминание о Рэйчел, стоящей здесь, у раковины. Я всегда подходил к ней сзади, обнимал и целовал в шею. Она просила, чтобы я не отвлекал ее, пока она пытается убрать после ужина, но затем оборачивалась с широкой улыбкой на лице, целовала меня и говорила, как сильно любит.
Боже, я скучаю по ней. Я безумно скучаю по ней. Скучаю по всему, что с ней было связано. Ее улыбка, смех. То, как она танцевала, едва по радио звучала песня, которая ей нравилась. Как прижималась ко мне в вечер кино и обнимала. То, как она смотрела на меня, а затем касалась.
Как она меня любила.
Я сжимаю край раковины обеими руками, вздрагивая, когда разваливаюсь на части и плачу. Я не плакал в течение нескольких недель, но воспоминания о ней здесь, сейчас, на этом месте, настолько яркие, настолько реальные, что неспособен сдержать слезы.
Почему это должно было случиться? Зачем? Почему я посоветовал ей сесть на этот самолет? Почему заставил ее задержаться? Почему согласился пойти на встречу вместо отца? Если бы я просто отказал ему, я бы остался там с ней. Мы бы пошли на ужин, полетели другим рейсом, и она сейчас бы была наверху, желая нашему сыну спокойной ночи.
— Папа? — Я слышу позади голос Гаррета, тихий и нерешительный.
— Гаррет, уйди. — Я все еще держусь за раковину, моя голова опущена к груди, а лицо мокрое от слез. Я делаю вдох, но он настолько прерывистый и громкий, что Гаррет точно его слышит.
— Папа. — Я чувствую его руку на моей спине. — Ты в порядке?
— Я сказал, уйди! — кричу я. — Убирайся отсюда! Вернись в свою комнату!
Его рука падает с моей спины, и я слышу, как он медленно уходит. Обернувшись через плечо, я вижу, как он покидает кухню, его плечи и голова обижено опущены.
Я должен пойти за ним, обнять и выслушать, помочь справиться с горем, но не могу. Я себе не могу помочь, так как я смогу помочь ему?
Я ненавижу себя, и человека, которым становлюсь. Я чувствую, что возвращаюсь к тому, кем был раньше, и не могу это остановить. Я не просто становлюсь плохим отцом, я становлюсь плохим человеком.
Теперь, когда нет и Джека, мне даже не с кем поговорить, когда я почувствую, как темная часть меня берет верх. Поэтому я просто сдаюсь, опускаю руки и перестаю бороться. Я знаю, что я сильнее, что могу сопротивляться, но часть меня не хочет ничего делать. Она жаждет перейти во тьму, выпустить часть накопившегося гнева, разъедающего меня изнутри.
Это именно то, чем я занимался несколько недель назад. Мне было дано задание на убийство, и вместо того, чтобы нанять фрилансера, я сделал это сам. Мы больше не имеем права устранять людей, это слишком рискованно, и организация не хочет, чтобы ее участников поймали. Но я все равно это сделал.
Моей целью стал адвокат, который в прошлом на нас работал, а теперь угрожал выдать наши секреты, если мы не заплатим ему миллионы долларов. Он был плохим человеком, распускал руки на свою жену, однажды едва её не убил. Мы использовали наши связи, чтобы его прикрыть в обмен на то, чтобы он нам помогал. Это было неправильно, незаконно, но это то, что мы всегда делаем.
Когда он начал нам угрожать, я получил приказ его убрать. Он жил на Манхэттене, я съездил туда и обнаружил его в баре, где он сидел со своей любовницей, а когда ушел, то я последовал за ним.
Было уже поздно, темно и холодно, вокруг ни души. Я сначала шел за ним, потом толкнул в переулок и выстрелил. Не один раз, а снова и снова. И это было прекрасно, но меня немного напугало, что я смог получить удовольствие от убийства человека, но все списал на ярость, затмившую мне разум. На следующий день я не почувствовал угрызений совести, нет. Подложил жить, как ни в чем не бывало, но внутри меня все еще все кипело от гнева. Я где-то слышал, что гнев — это одна из стадий горя, поэтому, может быть, я застрял на ней и просто не могу двигаться дальше. И мне кажется, что никогда не смогу. Я потерял женщину, которую люблю, и мужчину, который был для меня как отец, обоих в один день. Как мне пережить это? Как двигаться дальше?
Когда я поднимаюсь наверх, дверь в спальню Гаррета закрыта. Прислушиваюсь, но ничего не слышу, должно быть, он уже спит. Иду в свою комнату, переодеваюсь и ложусь в постель. Как обычно, уснуть я не в состоянии. До сих пор чувствую ее запах на простынях…. Их уже много раз стирали, но они все еще пахнут как Рэйчел. Я задумывался о том, чтобы избавиться от них и купить новые, но не смог себя заставить. Ее запах — еще один маленький кусочек ее, который остается в моей жизни.
Другая ее часть, большая — Гаррет. Он похож
