– Как, вообще? А если в туалет? – испугалась Мурка.
– Я не останавливаюсь. В туалет сходите перед дорогой (ехать часов пять, плюс граница, таможня…). Запомни, Мура, я – не останавливаюсь.
– Хорошо, мы поедем в памперсах, – сдалась Мурка, и мы поехали.
Я была согласна не останавливаться, только немного волновалась насчет границы – там уж точно нужно остановиться и показать паспорта. Зато если, сзади стреляя, побегут пограничники с собаками, мы будем знать, что это за нами, потому что мы никогда не останавливаемся.
Остановились на первой заправке – купить турноверов с сыром, потом у магазина – купить батарейки для фонарика (Андрей сказал, что без фонарика в Финляндии никак нельзя), у газетного лотка – купить новый «Спорт-Экспресс», в Выборге – изучить витрину закрытого магазина «Сто мелочей для автолюбителя», и еще три раза по дороге, чтобы сделать важные звонки. Звонить из машины нельзя, потому что во время звонков Андрею нужно было бегать с телефоном вокруг машины и громко орать.
В Выборге уже очень торопились, поэтому недолго, минут двадцать, смотрели футбол в кафе и умчались быстрее ветра.
В финской гостинице с трудом добрели до кровати. Весь следующий день спали, а потом уже пора было ехать обратно, потому что Андрею нужно было на работу.
В Выборге остановились у магазина «Сто мелочей для автолюбителя». Андрей сказал, что присмотрел там одну необходимую ему вещицу, и мы не успеем оглянуться, как они с вещицей уже снова будут с нами. Отсутствовал (по часам) ровно сорок три минуты, в течение которых Мура тарахтела, не переставая, а я дремала.
– Пусть он на тебе женится, уж ладно, – сказала Мурка.
– Ты же не хотела, чтобы я выходила замуж, и даже безо всяких веских причин нанимала Тещу… – зевнула я.
– Свадьбу хочется красивую, – уклончиво сказала Мурка и принялась фантазировать. – Сначала вы катаетесь по городу и возлагаете цветы у Медного Всадника, потом гости закидают вас горохом, потом кто-нибудь, лучше я, преподнесет вам каравай и вы будете его кусать, чтобы точно знать, кто главный, потом…
– Мура, а горох зачем?
– Дикая ты… чтобы деньги в семье водились.
– Мур, я сама мечтаю, что у меня когда-нибудь будет такая свадьба, но пока что мне это не по возрасту… особенно кусать каравай…
– Ты не права! – горячо возразила Мура. – Почему если человек немного пожилой, он должен лишать себя всех радостей жизни?
Действительно, почему?
Мы так увлеклись обсуждением фасона свадебного платья, что забыли – пока еще никто не сделал нам предложения.
Невероятное, потрясающее событие! В Доме книги тайком от Инны Игоревны подкралась к полке с женскими романами и вдруг… моя книга! Лежит и продается! Маленькая, в мягкой обложке! МОЯ КНИГА! На обложке МОЯ ФАМИЛИЯ! И написано «Дневник». Я надеялась, что она когда-нибудь выйдет, но чтобы вот так – я здесь, в Доме книги, а она на полке!!
Из художественной литературы я знаю, что писатели обычно рыдают и бросаются на пол при виде своей первой книги. Я-то как раз держалась на высоте. Ноги подкосились, руки задрожали, схватила за рукав незнакомую продавщицу и закричала, тыча пальцем в обложку: «Это я!». А продавщица от меня ка-ак отпрыгнет! (На обложке нарисована женская личность, но не моя!)
Оказалось, что книга продается уже два дня, почему же ее никто еще не купил? Сама купила три книги – столько было.
Выйдя из Дома книги на Невский, я подпрыгнула на одной ножке:
– Ха-ха-ха, хо-хо-хо, я писатель, хи-хи-хи!
Объехала ближайшие книжные магазины, удалось купить еще одиннадцать книг. В каждом магазине подходила к продавцам, показывала книгу и спрашивала:
– У вас есть это замечательное произведение? А то мне очень хвалили… это я написала!
Итак, у меня в машине четырнадцать моих книг! Куда человек со слезами на глазах тащит свою первую книгу? Конечно, к маме!
Сейчас позвоню Мурке и девочкам, пусть вечером приезжают к маме. Жаль, что Андрей в отъезде по делам электричества.
Я принесла четыре книги – маме, Алене, Ольге, Ирке-хомяку, а мама приготовила ужин. Почему я не умею так вкусно и красиво готовить? Мясо с черносливом, картошка, запеченная с сыром, блинчики с черникой. И торт со сметанным кремом и вишнями, приличный такой тортик. Надеюсь, весь не съедят и я смогу взять оставшуюся часть домой (рассчитываю на половину).
Мы выпили за то, что я теперь писатель, и я стала ждать, когда же меня начнут восхвалять. Конечно, девочки и мама читали «Дневник» в рукописи, но книга – это же совсем другое!
– По-моему, неплохо, – осторожно сказала мама, – но почему совсем нет социального фона? Только любовь и быт…
Мама воспитана на литературе социалистического реализма – привыкла, что любовь всегда происходит у конвейера или в лаборатории НИИ.
Вообще-то я знаю, почему она не может как следует похвалить. Это такое суеверие – вдруг она похвалит и сглазит, или надо мной посмеются… У мамы много разных страхов.
– А девочка из «Дневника» – это же я, – заявила Мурка. – И я требую свою долю или откат.
– Мурочка, что такое откат? – спросила Ольга.
– Это когда платят за размещение заказа, – важно пояснила Мура. (Недаром девочка учится в хорошей гимназии – знает, что такое откат.)
Я знаю, кто похвалит меня лучше всех, – Ольга!
– Слушай, я тут кое-что у тебя не поняла… – сказала Ольга, перелистывая книжку, и я почувствовала внутри ужасно сильное дрожание. Ведь так каждый может сказать: «Мне не понравилось». Или не сказать, а просто сделать такое лицо, как будто он из вежливости не хочет меня расстраивать.
Не слушала Ольгу, пытаясь выработать специальное писательское лицо «мне ваше мнение по фигу».
Не буду обижаться на Ольгу. Вчера мы с Муркой весь вечер обсуждали ее личную жизнь. Она уже ушла от Васи (вчера днем), а к Лежачему еще не пришла (во всяком случае, я пока ничего об этом не знаю).
Лев Толстой написал, что когда Левин впервые увидел своего ребенка, он почувствовал, что у него появилось новое уязвимое место. Я это очень хорошо понимаю. Как вспомню новорожденную
Муру – недоношенная, два килограмма шестьсот граммов, сорок шесть сантиметров, кривые лапки… одна сплошная уязвимость!
И вот теперь у меня, как у Левина, появилось новое место уязвимости – похвалят мою книжку или нет. Интересно, а Лев Толстой тоже переживал, похвалят ли «Войну и мир», или он сразу же знал, что он Лев Толстой?
Кстати, раз вышла моя книжка, я сделаю себе подарок – куплю босоножки на маленькой шпильке. Я же не Лев Толстой, чтобы босиком ходить. Босоножки уже присмотрела, белые с круглым розовым носиком. Сзади пряжка.
