— Ну, этого не произошло. Это — факт жизни, который нам придется признать.
— Разумные слова, — прошептал он.
— Послушай, отвези меня домой. Не возражаешь? Я устала и не хочу больше сидеть здесь и спорить.
— Хорошо, а как насчет ребенка — что ты собираешься с ним делать?
— Это тебя не касается.
Он прикусил губу и быстро спросил, пытаясь не выходить из себя:
— Ты возьмешь деньги на аборт?
На фоне предыдущего молчания ее ответ показался многословным.
— А, тебе бы этого хотелось, так ведь? Тогда твоя совесть будет чиста. Нет, я не возьму деньги на аборт!
До того, как она закончила, он почувствовал себя настоящим негодяем.
— Ладно, ладно, извини, что спросил. — Он еще не мог определенно сказать, расстроил его или обрадовал ее ответ. Он вздохнул. — Ну, а что ты собираешься делать со своим отцом?
— Ты еще раз показал, какой ты чудесный! — Кэтрин знала, что послезавтра главный козырь Герба Андерсона исчезнет, и тогда для его парусной лодки удачи наступит штиль. Но будь она проклята, если расскажет об этом Клею Форрестеру. Пусть он варится в своем собственном соку!
— Я не могу, — почти клялся Клей, — и я вовсе не чудесный, извини, что я назвал тебя невежественной, извини, что назвал тебя случайной, и я совсем не снимаю с себя ответственности, но что, разве мужчина не может выйти из себя?
— Тебя можно было бы оправдать, если бы я чего-то от тебя требовала, но я не делаю этого. Я не приставляю к твоей голове ружье и не заставляю ничего делать. И я не собираюсь пить из твоей запятнанной серебряной ложки, — с сарказмом закончила она.
— И что все это значит?
— Это значит, что, вероятно, мой отец был прав, что обидел тебя, потому что ты богат. Это значит, что я возмущена, что ты думаешь, что можно все смести под ковер, предложив мне деньги на аборт. Если бы ты мне этого не предложил, я бы тебя уважала больше.
— Знаешь, сейчас это разрешено.
— И все равно это убийство.
— По этому поводу бытуют разные мнения.
— И, вероятно, у нас с тобой тоже разные мнения. — Значит, ты собираешься оставить ребенка?
— Это тебя не касается.
— Если это мой ребенок, тогда меня это касается.
— Ошибаешься, — твердо сказала девушка. Это единственное слово четко давало понять, что бесполезно пытаться что-то выведать у нее. Молчание разжигало войну в сознании Клея. Он печально сидел, обхватив руль руками. Наконец он начал говорить. В его словах было много правды:
— Послушай, я не хочу, чтобы малыш жил в одном доме с твоим отцом.
Было слышно, как с куста слетел лист. В тишине прозвучал тихий голос Кэтрин:
— Ну, ну, ну…
Вместо ответа он включил зажигание, нажал на газ и рванул вперед, разгоняя печаль. Размышляя, он ехал, управляя одной рукой и позволяя машине ехать достаточно быстро, но осторожно. Она откинулась назад и молча смотрела на ряды деревьев, которые проносились мимо, освещенные фарами. Она потеряла всякий ориентир, на время не думая ни о чем. Машина замедлила ход, повернула и поехала по улице, на которой он жил.
— Ты думаешь, твои родители все еще здесь?
— Понятия не имею. Такой сумасшедший, как он, может быть.
— Похоже, что они ушли, — сказал он, разворачиваясь и не видя «седана» на дороге.
— Тогда тебе придется меня отвезти, — сказала она, потом добавила, поворачивая лицо к окну: — Извини, что причиняю тебе неудобства.
Он остановился возле знака стоянки и сидел с притворным терпением. Она продолжала упрямо смотреть в окно, тогда он заставил себя спросить:
— Куда ехать?
При свете уличного фонаря она увидела его дерзкую позу: запястье покоилось на руле, плечо слегка касалось двери.
— Ты действительно ничего не помнишь, что произошло той ночью?
— Я помню то, что ХОЧУ помнить, как, впрочем, и ты.
— Правильно, — согласилась она с напускным равнодушием, а потом назвала улицу, на которой жила, и вкратце объяснила, как туда доехать.
Поездка из Эдины в Северный Миннеаполис заняла приблизительно двадцать минут — долгие, неловкие минуты, в течение которых их злость разрослась до скорости машины. Чтобы избежать словесной перепалки, они оба молчали. Был слышен только шум машины, которая прокладывала свой путь по дремлющему городу, и только случайные огни вмешивали свое тусклое свечение в их движущийся мир. В этом ограниченном мире установилась нежданная интимность, как непрошенный гость, чье присутствие вынуждает хозяина и хозяйку быть вежливыми. Молчание усугублялось от страха, ужаса и волнения. Каждому из них хотелось уйти и отделаться от напряжения, которое установилось между ними, хотя обоим казалось, что окончательный разрыв слишком внезапен. Машина почти ползла, когда Клей сделал последний поворот и поехал по улице, где она жила.
— Кото… — Его голос надломился, и он закашлялся. — Который дом?
— Третий справа.
Машина повернула и остановилась у обочины; Клей медленно включил нейтральную скорость, потом выключил какие-то кнопки, оставив только зажженными фары. Она могла уже выходить, но почему-то не сдвинулась с места.
Клей ссутулился над рулем: это движение стало знакомым Кэтрин. Он посмотрел на погруженный в темноту дом, а потом на нее.
— С тобой будет все в порядке? — спросил он.
— Да. А с тобой?
— Господи, не знаю. — Он откинулся назад и закрыл глаза. Кэтрин наблюдала, как двигался его кадык.
— Ну… — Она открыла дверцу машины:
— Ты даже не расскажешь мне о своих планах?
— Нет. Только потому, что они только мои.
— А как твой отец?
— Скоро меня не будет. Я тебе скажу об этом. Я — его козырная карта. И без меня ему будет нечем тебе угрожать.
— Я не думал о себе, когда об этом спрашивал. Я думал о тебе, как ты сейчас войдешь в дом.
— Пожалуйста, не говори об этом.
— Но он…
— И не задавай никаких вопросов, о'кей?
— Сегодня вечером он заставил тебя придти в мой дом, ведь так? — Его голос звучал напряженно.
— Я сказала, не нужно больше вопросов, мистер Форрестер, — сказала она смущенным, вежливым тоном.
— Я чувствую себя ужасно, что отпускаю тебя вот так.
— Ну, не ты один это чувствуешь.
Тусклый свет от приборов бросал тень на их лица, тем не менее, чувствовалась напряженность. Она резко отвернулась от него, потому что не хотела видеть угрызений совести на его лице. Она опустила ногу на тротуар. Клей вытянул руку, чтобы ее остановить. Наступила тишина, когда она почувствовала жар его руки через свое пальто. Медленно, постепенно и неумолимо она высвободила свою руку, отвернулась и наклонилась к двери. Она повернула шею, и при тусклом свете появились три пурпурных следа от пальцев. Клей погладил это место, Кэтрин съежилась и опустила голову.
