Увидев меня, он отложил книгу и улыбнулся — насколько это позволяли ему потрескавшиеся губы. И опять, как позавчера, произнес:
— Наташа…
Не знаю, возможно, я лишь хотела выдать желаемое за действительное, но мне показалось, что его щеки выглядят чуть более розовыми, чем накануне, а из глаз пропал воспаленный блеск. И еще он был выбрит. Не очень чисто, вероятно, вовсе не такой бритвой, что до тошноты рекламируют по телику, но все-таки…
Он готовился к этой встрече — встрече со мной.
Я подвинула стул, бросила взгляд на тумбочку и не обнаружила ничего, из принесенного мной в прошлый раз.
— Уже все съел?
— Половину. Остальное — в тумбочке.
— Ну, вот, а я тут тебе еще накупила…
Мне очень хотелось знать, чем же это я зацепила его — не меньше, чем причину, по которой и мне стал небезразличен этот случайный знакомый, но я и сама понимала, что больница была не самым подходящим местом для каких-либо объяснений.
Поэтому я выбрала почти нейтральную тему.
— Я говорила с твоим врачом.
— И что?
— И он сказал, что тебе будет нужен уход.
— Наверное, — согласился Слава.
Мужчина, читавший «Комсомолку», отложил газету и с некоторым усилием поднялся. Бросив на нас нелюбопытный взгляд, он подошел к тому, что слушал плеер.
— Перекурим?
— А? — переспросил тот, оттягивая дужку наушников.
— Перекурим, говорю?
— Можно.
И они вышли.
Мы остались в палате одни.
— Он сказал, что тебе будет нужен уход, — повторила я. — Тебя ведь некому будет смотреть, когда ты выпишешься?
Я надеялась, что он не уловит некоторые напряженные нотки в моем голосе.
— Почему это некому?
Мое сердце упало.
— И кому же?
— А разве ты сможешь… оставить меня? — тихо поинтересовался он.
Я не ответила, но все, наверное, и так было написано на моем лице. Он долго-долго смотрел на меня, кажется, впитывая взглядом каждую черточку, и мне чисто по-женски захотелось хоть на секунду взглянуть на себя в зеркало, чтобы убедиться, что у меня все в порядке. Но все, видимо, и так было в порядке, потому что его взгляд излучал лишь тепло и нежность. Когда-то, когда мы только познакомились с Вадимом, так смотрел на меня он.
— Можно мне взять твою руку? — проговорил Слава.
Я придвинула стул еще ближе, и Слава, осторожно и нежно, прижал мою ладонь к забинтованной груди. Мне даже показалось, что мои пальцы уловили стук его сердца. Так мы сидели минуту или две, без слов, потому что слова сейчас были не нужны. И мне хотелось, чтобы никто и ничто не помешало нам как можно дольше. Чтобы не спешили возвращаться те двое курильщиков, чтобы та медсестра с бедрами шириной с передок «хаммера» не заявилась сейчас «прокапывать» Славу, чтобы в палату не заглянул кто-то еще…
В коридоре послышались шаркающие шаги.
Я поспешно высвободила руку.
Дверь открылась.
— Так, Бондарев, будем прокапываться…
Через пару дней, когда я зашла в палату, обнаружила, что Слава стоит и держится за спинку кровати. Увидев меня, он чуть покраснел и смущенно пояснил:
— Мне уже разрешили вставать. Но ходить пока не очень… получается.
Он быстро шел на поправку. Был ли тому причиной, как принято говорить, «молодой крепкий организм» или мои ежедневные визиты, не знаю. Мне хотелось верить, что второе, точнее — и то, и другое.
Накануне он рассказал мне, что в больницу приезжал милицейский генерал с сопровождающими чинами вручить герою ценный подарок за проявленное мужество. Местное телевидение снимало церемонию — если здесь применимо это слово.
— Так что скоро опять увидишь меня по телику в новостях, — закончил Слава.
— Не опять, а в первый раз: тогда показали только твою машину, — поправила я. — И что же тебе подарили?
— Не догадываешься? Что всем, то и мне, — он выдвинул ящик тумбочки и достал оттуда темно-синюю продолговатую коробочку.
— Часы?
— Чего же еще? Но, если честно, мне непонятна сама формулировка «за проявленное мужество»: если я мужчина, то проявлять что-либо кроме мужества было бы нелогично, как ты думаешь?
«Н-да, непрост», — подумала я.
— Слава, я давно, еще тогда, ну, в самый первый день, заметила, что ты изъясняешься как-то не…
— Не шершавым языком инструкций? В смысле, не по-ментовски?
— Где-то так. Будто ты выпускник какого-нибудь гуманитарного вуза…
Мне показалось, что по его лицу пробежала какая-то тень.
— В общем-то так и было, — пробормотал он и, помолчав, грубовато добавил: — Давай что ли свои апельсины.
Я поняла, что ему не хочется говорить на эту тему.
— Что там Достман? Когда обещает выписать? — спросила я, выкладывая фрукты.
— Ты меня опередила. Я и сам хотел поговорить об этом. Илья Яковлевич сказал сегодня, что я вполне созрел: анализы в порядке, раны заживают нормально. Так что, скорее всего, в понедельник. Но дома полежать еще придется. Он говорит, минимум месяц.
И стали они жить да поживать…
«Они» — в смысле мы со Славой. Когда речь идет об отношениях между мужчиной и женщиной, женская интуиция подводит редко: еще с того, самого первого, визита в больницу я почувствовала, что небезразлична этому человеку. А он — мне. И вопрос о том, жить ли вместе двум неравнодушным друг к другу людям, решился почти без обсуждения. Зловредный внутренний голос, пытавшийся образумить меня и напоминавший о девятилетней, как оказалось, разнице в возрасте, я, как могла, снижала до минимальной громкости, хотя заглушить его совсем мне не удалось.
В день выписки Славы из больницы я, собрав все, что могло понадобиться мне на первое время, перебралась в его небольшую двухкомнатную квартиру в «хрущевке». Я решила, что займу спальню, а он будет спать на диване в гостиной. Пока.
Свой «гольф» я поставила в его пустовавший гараж в гаражном кооперативе, располагавшемся за два квартала от дома.
— А где твоя машина? — поинтересовалась как-то я.
— Отцовская машина, — поправил он. — Продал после его смерти. — Он махнул рукой и добавил: — Точнее, почти подарил — за триста баксов. Кому нужен двадцатилетний «Москвич»? А мне и служебного транспорта хватает.
Перед выпиской я еще раз поговорила с Достманом, на этот раз не по телефону, а лично.
— Что вы хотите знать? — Илья Яковлевич сплел пальцы рук, опустив локти на заваленный бумагами и рентгеновскими снимками стол, — классическая поза бюрократа из старых советских фильмов.
— Ну, насколько все это… серьезно.
— Одна из пуль повредила позвоночник. Мы сделали все, что было в наших силах. Теперь только время покажет, как быстро восстановится двигательная функция, — проговорил Илья Яковлевич. Потом осторожно добавил: — И восстановится ли она в полном объеме.
