Одной семьей.
Не за год и даже не за два, но у нас получилось. Как-то. Я незаметно стала считать Владлена Дмитриевича отцом, а Димка столь же незаметно стал за советами идти к моей маме и звонить по вечерам, если задерживался. И кровопролитные бои по малейшему поводу мы с ним перестали вести тоже постепенно.
Осознание, что собраться в выходные или вечером всем вместе, действительно, хочется, чтобы увидеться и рассказать, поделиться и что это не слащавая картинка идеальной семьи, прокралось украдкой.
— В последний момент, ты знаешь, найти кого-то трудно.
Свой бокал Димыч выпивает залпом, хмыкает, но не возражает, потому что я права. Мы оба эта знаем.
— Ей увольняться надо, — тоскливо говорит он и тянется за бутылкой.
— Уговаривать ты будешь? — я кривлюсь и, допивая, протягиваю свой бокал тоже. — Она практик до мозга костей. Дома за месяц свихнется.
— А так свихнемся мы, — Димка огрызается.
— Я уже… свихиваюсь, — почему-то становится смешно, и я смеюсь, сползая с дивана и закрывая рот рукой, — Димыч, я няня!
— Чего?! — вином он давится и оборачивается, расплескивая почти полный бокал.
— Я, говорю, няня! На месяц…
Вино отставляется, а около меня он присаживается и в глаза заглядывает, а потом вздыхает и велит:
— Рассказывай, ребенок…
Мы сидим до будильника, что поставлен на полседьмого.
Разговариваем.
И, пожалуй, мы с Димкой очень давно не общались вот так, обстоятельно и без утайки. И только рассказав все, я понимаю, как мне не хватало наших бесед, пусть я и получила подзатыльник за «форменный идиотизм» и заработала мигрень.
Впрочем, мигрень — привычная и родная — от волнения и усталости, как всегда, поэтому наглотавшись таблеток я нахожу в себе силы умыться, переодеться и соорудить на голове относительно приличный пучок.
Легкая небрежность всегда в моде.
— Тебе подвезти? — Димыч топчется в коридоре.
И я согласно киваю.
От мигрени мне больно даже смотреть и тошнит, поэтому духоту переполненного автобуса я не выдержу.
Мама еще спит, мы с Димкой настояли на дне за свой счет, и я как в детстве пишу записку на холодильник, что ушла к Лине, у нее опять ветеринар, и что ночевать я вернусь домой.
— Это протест? — брови Кирилла Александровича удивленно ползут вверх, когда он открывает мне дверь, и в квартиру пускать не торопится.
— Что? — я приоткрываю глаза и приподнимаю солнцезащитные очки, которые не фига не помогают.
Голова с каждой секундой раскалывается все больше.
Еще и Лавров непонятно с чем прикапывается, глядит выразительно мне на… грудь. И, собираясь из последних сил разразиться возмущением, я опускаю глаза, дабы узреть чего нового он для себя там открыл.
И… твою мать.
Я убью свою группу.
Нет, я их люблю, конечно, очень-очень, но убью. Кроме, моих креативных и добрых, подарить мне футболку со средним ярко-красным пальцем и надписью сверху: «Мне на все по…» — слово, на «х» начинавшееся и на «й» заканчивающееся, большими буквами не забыто, да — никто не мог. Ладно, дарили не только мне, а… всей группе, на Новый год, сделали сами себе подарок.
По приколу.
Чтобы было в чем идти к особо любимым преподам.
Кто ж знал, кто ж знал…
— Кирилл Александрович, это… это…
— Штерн, я сам вижу, что это, — мрачно констатирует Лавров и поднимает глаза, дабы взглянуть в мои и уточнить, — то есть не протест?
— Не-е-ет, я перепутала.
— С перепоя? — он кривится и в квартиру наконец пропускает, чтобы добить насмешливо в спину. — Выглядишь поганкой бледной, Штерн. Завязывай с клубами и начинай спать по ночам. Это, так сказать, тебе бесплатный совет от доброго доктора.
— Спасибо, приму, осознаю и воспользуюсь.
— Откуда столько сарказма, Дарья Владимировна? — Кирилл Александрович идет следом за мной на кухню и, включив кофемашину, упирается руками в столешницу за своей спиной. — Ты кофе будешь?
— Буду, — я сажусь за обеденный стол, как в нашу первую встречу, на тоже самое место и понимаю, что чего-то не хватает. — Где суслики?
— Спят, — Кирилл Александрович кроток, — мы вчера вернулись поздно.
За вчера, кстати, с меня еще спасибо, ибо я не опоздала и вообще, когда подвозят, принято говорить спасибо, а не выстукивать зубами «я с вами, Кирилл Александрович, больше никуда и никогда!!!».
Хотя, может спидометр с отметкой далеко за сто меня оправдывает?
И вообще, знай я, как умеют гонять некоторые, я бы десять раз подумала и поехала бы на автобусе. Опоздавшую девушку в отличие от разбившейся хотя бы ругать интересней. Самое обидное, что суслики визжали вместе со мной, но от… восторга, а на меня косились снисходительно.
— Вы сегодня снова пораньше вернетесь? — спрашиваю с надеждой, но Кирилл Александрович ставит передо мной эспрессо и отрицательно качает головой.
— Сегодня в министерстве разбор. Надеюсь, хотя бы к пяти освобожусь, — он морщится и залпом допивает свой кофе. — Удачного дня, Штерн.
— Вам тоже, — отзываюсь эхом.
— И да, — Кирилл Александрович тормозит около меня, — в ванной, на машинке, вещи вчерашние. Переоденься, иначе сама бабушке будешь объяснять, откуда дети столько нового узнали.
— Ты спишь, — звучит вердикт, заставляющий вздрогнуть и проснуться.
И я приоткрываю глаза, чтобы узреть Яну. Она лежит рядом на диване и, положив подбородок на кулаки, рассматривает меня.
— И с нами не занимаешься, — около подлокотника надо мной стоит Ян.
— А мы кушать хотим, — Яна наклоняет голову.
— И гулять.
— Что, вчера не нагулялся? — я тру руками лицо и надо встать, но в голове запускают грохочущий фейерверк.
— Не-е-ет.
— Жаль, потому что сегодня гулять мы не идем, — улыбка вместо ехидной получается кривой, но без разницы.
Суслики все равно не замечают, они дружно вопят:
— Почему?!
И их крик меня добивает, ввинчивается в мозг и заставляет помчаться в туалет с ванной, зажимая рукой рот.
Выворачивает меня долго и впустую, ела я последний раз вчера здесь, поэтому живот сводит от спазмов. Меня трясет, и я с трудом стираю выступившую на лбу испарину. По стеночке добираюсь до раковины и долго умываюсь, не обращая внимание на стук и вопли сусликов.
Наверное, надо ответить.
Успокоить.
Вот только няня из меня, правда, хреновая, а черная вспышка с оглушительным звоном в ушах накатывает слишком быстро.
И я успеваю только оттолкнуться, чтобы не пробить голову об угол ванны, перед тем как проваливаюсь в звонкую темноту.
— Даша.
— Даша, ты меня слышишь?
— Ох ты батюшки, что творится!
— Даша, открой глаза.
— Такая молодая и такое!
— Даша, посмотри на меня.
— Кирилл, а Даша живая?
— Алла Ильинична, увидите отсюда детей! Даша…
Мне холодно и почему-то мокро.
И больно.
А глаза разлеплять совсем не хочется, и не получается, зато стон вырывается сам, когда меня встряхивают, как тряпичную куклу.
Глаза все же открываются, и я вижу перед собой Кирилла Александровича с запредельной синевой глаз и со странным выражением лица.
— Ты почему не сказала, что тебе плохо?! — он держит крепко, почти больно, и злится.
— Я монстров испугала, да?
Болит все тело, и вообще оно не мое, непослушное, но я заставлю себя дотянуться до головы, потрогать затылок, чтобы тут же зашипеть от боли и поморщиться.
— Ты меня испугала, Штерн, — Кирилл Александрович убирает мою руку, — не трогай.
— Не трогаю, — я замираю и смотрю на него. — Все плохо?
— Сейчас поедем и узнаем.
— Куда? — я испуганно моргаю и хватаюсь мертвой хваткой за его руку, не давая встать с края дивана, на котором я и лежу.
— В больницу, Штерн, — Кирилл Александрович вздыхает и неожиданно заправляет прядь волос мне за ухо, — я не невролог, не нейрохирург, не даже травматолог, поэтому сказать серьезно или нет не могу.
