— А суслики?
— С сусликами, как ты говоришь, Дарья Владимировна, пару часов посидит Алла Ильинична, моя любознательная соседка, — он усмехается.
Подхватывает меня на руки еще более неожиданно, и я давлюсь очередным вопросом, когда он страдальчески стонет:
— Господи, Штерн, ну хотя бы иногда просто помолчи.
Глава 6
— Так сколько у вас экзаменов нынче, Дарья Владимировна? — весело вопрошает нейрохирург и друг Кирилла Александровича Степан Германович, прокручиваясь на стуле к окну и рассматривая мой снимок.
— Четыре.
— И как? — он с заинтересованным видом оглядывается.
— Нормально, — я собираюсь встать с кушетки, но под испепеляющим взглядом Кирилла Александровича передумываю.
И, скажите мне, где пресловутая врачебная тайна, о которой талдычат со времен первого курса и биоэтики?!
Мои громогласные протесты и мысленные размахивания Федеральным законом № 323, статья 13, были нагло проигнорированы и оборваны уже привычным: «Штерн!».
Ну я-то, допустим, Штерн, а вот вы, Кирилл Александрович, беспардонный гад, решивший при моем осмотре присутствовать и комментировать.
И отвечать вместо меня, ибо ему, видите ли, виднее со стороны.
Ну-ну.
— Автоматом? — беря второй снимок, продолжает расспрашивать Степан Германович.
— Пятьдесят на пятьдесят, — я кривлюсь, ибо тема больная.
Очень больная и сопливая.
Рыдала я больше, чем над «Титаником», «Хатико» и «Виноваты звезды» вместе взятыми.
— Это как? — он разворачивается обратно и смотрит пристально.
А я пожимаю плечами.
— Философия и бэха автоматы, по физиологии автоматов нет, а микру… — голос все же садится, поскольку меня до сих пор не отпустило, — я так сдавала.
Устно.
Пять часов.
После того как завалила третий рубежный тест за неделю до экзамена. Два — по общей и частной микробиологии — в течении года сдала, а третий по вирусологии написала на восемьдесят пять.
Слетела с автомата за одну ошибку.
До остановки меня довел Эль, а, закрыв дверь квартиры, я сползла на пол и прорыдала до прихода родителей. Точнее рыдала я сначала, а потом была уже истерика с воем и заиканьем, когда я не могла объяснить, что случилось.
Ничего в общем-то не случилось.
Просто я — дура.
И теперь надо было не только всю физиологию выучить, но еще и микру. За неделю, ибо экзамены поставили через день.
Освежить же в памяти все полторы тысячи страниц двух методичек было нереально. Именные методы с чем в какой цвет, среды, коих перевалило за сотню и тоже именные, несчастную классификацию антибиотиков по механизму действия и еще более несчастную ПЦР, над которой я скорее сдохну, чем пойму подробно даже сейчас.
В общем, страдала я до семи вечера, вспоминая это все, а в семь вернулись родители и па, не слушая воплей, поставил меня под ледяной душ.
Полегчало, и на следующий день я села учить.
— Сдала? — спрашивает, к моему удивлению, Кирилл Александрович.
— Сдала, — я киваю, — на пять.
— Молодец, — Степан Германович одобрительно хмыкает и задумчиво трет подбородок, опускает очередной снимок и смотрит на Лаврова. — Слушай, Кирюха, я не вижу сотряса. Да и так, ни тошноты, ни рвоты, голова не болит, не кружится. Не болит ведь, отличница?
— Нет.
— Ну вот.
— Она без сознания около получаса провалялась, — негромко напоминает Кирилл Александрович.
И они оба внимательно-изучающе смотрят на меня.
— Ретроградной амнезии не было, — в свою очередь напоминает Степан Германович.
Они переглядываются и снова глядят на меня.
— Я нормально себя чувствую, — сообщаю, скрестив руки на груди.
— Угу, но давай-ка на МРТ все ж сходим, Дарья Владимировна, — предлагает Степан Германович и внезапно подмигивает. — Для успокоения некоторых.
Некоторые скептически хмыкают, но не возражают.
Возражаю я, но, как отрезает Лавров, детскому саду слова не давали.
— Ставлю на переутомление и никакого сотряса.
— Сотряс есть, Стёп.
— Сколько, мальчики?
— Давай на пять косарей.
— Скучно. Предлагаю на бутылку "Инчмоан", девяносто второго.
— А давай. Ань, разбей. Все, Кирюха, ждем с виски в гости.
— Или я вас, — Кирилл Александрович хмыкает.
А я… я в праведном гневе.
Нет, нормально спорить на меня?!
Люди, где ваша совесть?!
Я ж за стенкой сижу, а вы даже дверь толком не закрыли и стены между двумя смежными кабинетами, к вашему сведенью, тонкие.
«Штерн, подожди здесь, — мысленно передразниваю Кирилла Александровича, — нам надо поговорить».
Ага, как же, поговорить.
— А вообще, Кирюха, не дури, — Степан Германович вздыхает, — твоей отличнице отдохнуть надо, отоспаться, а не с монстрами сидеть.
— Вот-вот, Кирилл, — звонко сообщает Анна Вадимовна, она делала мне МРТ и она, как я поняла, жена Степана Германовича. — Забыл, как мы учились?
— Такое забудешь, — Кирилл Александрович фыркает.
— Ну так чего зверствуешь? А ребят к нам привози. Я в отпуск скоро пойду.
— С завтрашнего дня и на месяц, Ань?
— Нет, — Анна Вадимовна замолкает и спрашивает осторожно. — Что Ника…?
И Кирилл Александрович отвечает не сразу, а когда заговаривает, то его голос кажется деревянным, без намека на эмоции.
— Ничего. Вчера звонила, все… сложно.
— Поперло его тоже, будто ближе… — с досадой бросает Степан Германович.
— Стёп, — Анна Вадимовна его обрывает, — мы все всё знаем.
А вот я нет и, пусть это плохо, но мне любопытно: и кто такая Ника, и что сложно, и кого куда поперло, вот только узнать мне это не суждено, в кабинете звенит телефон, а Кирилл Александрович выглядывает ко мне и объявляет, что нам пора.
После катания на ручках нашего Красавчика ехать с ним в машине несколько… неуютно. Все же я не привыкла, что меня носят на руках, тем более преподаватели. Да меня вообще последний раз па таскал от дивана до кровати, когда я упрямо сидела со всеми и отчаянно пыталась не заснуть.
В одиннадцать взрослой быть очень хочется.
И поэтому я смотрю в окно и косые взгляды Кирилла Александровича игнорирую. Что, боится, что я отключусь или меня стошнит на его чистую светлую обивку?
Зря, чувствую я себя правда хорошо, даже мигрень прошла и больно только прикасаться к затылку, шишку небольшую я все ж заработала.
— Дарья Владимировна, — негромка окликает Кирилл Александрович, когда мы проезжаем очередную развязку и притормаживаем на светофоре, — я… хотел бы… извиниться.
Че-го?!
Спасибо, Кирилл Александрович, что говорите, когда я сижу, второй раз за день упасть — это перебор.
— Это вы за ставку на диагноз? — я соплю обиженно и даже к нему поворачиваюсь, отрываясь от рассматривания крайнего ряда машин.
— Что? — он с недоумением смотрит на меня, а потом усмехается. — Нет, с чего ты взяла?! Я про детей.
Предполагать второй раз чего там про детей я не рискую, поэтому ограничиваюсь вопросительным поднятием бровей и жду продолжения.
Лавров тяжело вздыхает и, плавно трогаясь на зеленый, неохотно скрипит:
— Ты была права, я ужасный дядя и я не должен был детей оставлять с тобой.
— Вам их жалко стало?
— Ну и это тоже, — меня меряют задумчивым взглядом, — но больше из-за того, что у тебя переутомление, доходящее до потери сознания, и две недели сессии, после которых хоть немного надо отдохнуть, а не с чужими детьми сидеть. Голову ты из-за меня едва не проломила. Прости.
Не только, но разубеждать я его не буду, поэтому только киваю и слушаю дальше.
— В общем, считай, что я все аннулирую и забываю. Ты больше мне ничего не должна.
Кирилл Александрович выруливает на знакомую улицу, и я смотрю на проплывающие мимо вывески магазинов, посмотреть на Лаврова почему-то не могу.
И почему-то завизжать от радости, выплясывая ламбаду, я тоже не могу.
