вижу тебя раз в год. Никто тебя не осуждает.
– Ну-ну, в семье не без урода, – усмехаюсь и принимаюсь за блинчики. Шикарные. Тонкие. Нигде таких нет. Но аппетит здесь способны испортить в два счета.
– Да ладно прибедняться. Ты же симпатичная. Целибат когда снимешь?
Эта издевка. Она становится последней каплей. И не было бы истории с Николасом, я бы как обычно спустила все на тормозах. А тут выходит я почти сняла целибат. По своей дурости. Дура может и я, а пришибить хочется дядю.
И что я делаю. Бросаю в Платона яблоком. Тот уворачивается, хоккеист как никак, и оно попадает в вазу. Звон оглушительный, и я невольно смотрю на мать.
А все на меня. Такая тишина вокруг, словно я разделась и стриптиз начала танцевать. И кожа горит от стыда.
Но мама и бабуля смеются, смягчая тяжелый, густой воздух.
– Думаю, папа с мамой будут мечтать, чтобы эти три месяца закончились побыстрее.
– Ну вот еще, – говорит бабушка, поднимаясь и целуя меня в макушку. – У нас давно не было так весело. Ну что, Насть. Пробежимся по лесу?
– С удовольствием. Только девчонкам убраться помогу.
Приходят горничные, и я с ним болтаю и убираю осколки. Хорошие девчонки. Лиза, Надя, Катя. Чуть старше меня и всю жизнь в Усть-Горске провели. Вот уж тут я сочувствую. Я бы с удовольствием весь мир объездила. Но кто меня отпустит. А я конечно бунтарка. Но историй про одиноких девушек в Европе мне рассказали не мало. Словно вынуждая понимать, как будет мне хреново, если семью предам.
– Мам? – захожу я к ней в комнату уже после обеда. Пробежка с бабушкой прошла в мимолетной болтовне о том, что изменилось в городе. И конечно ничего.
Мама только с Ледового пришла. Девчонок там тренирует. Она и меня тренировала. Но нечасто. Не могла на меня давить, а я без этого каталась со скоростью улитки. – Давай волосы расчешу?
Она улыбается, усаживается поудобнее возле зеркала и подает мне расческу. Ох, как я в детстве любила это дело. Особенно, если капризничала сильно. На каток не хотела ходить. Я таким вот образом извинялась.
– Расскажешь, что с тобой?
– А что со мной? – смотрю ей в глаза через зеркало. И словно вижу, какой стану через двадцать лет. Одно ведь лицо. Поразительно.
– Не знаю. Вспылила на Платона. Обычно ты спокойнее принимаешь его тычки. Сама знаешь какой он.
– Кто ж виноват, что он растет таким пустым. Отец не такой, а ведь тоже сын как бы…
– К Ярославу всегда отношение было другим. С ним папа был требовательнее.
– Ну вот и с этим надо было так же. А то устроился на все готовенькое. Даже думать не хочет.
– Ну ты тоже не права. Он заводом управлять будет.
– Да ну тебя. Там уже давно все на автоматике. Это как машинкой стиральной управлять. Только тупой не справится.
– Не согласна с тобой в корне, но ты от ответа ушла.
Я глаза отвожу. Вот же мама. Все знает. Но и отвечать не хочется. Признаваться в своей такой вот беспросветной тупости не хочется. И вдруг замечаю на столике журнал со свадебными платьями и ловлю этот спасательный круг.
– А кто у нас жениться собрался?
– О-о, как же я забыла тебе сказать. Мы с твоим отцом решили свадьбу сыграть. Повенчаться. Снова. Только уже на общее обозрение. Будет настоящий пир на весь мир.
Мне редко что-то снится. Обычно неясные образы, впечатления пройденного дня. И только последний месяц она. Пусть в тумане, пусть словно на большом расстоянии. Но все равно. И вот с чего бы? Обычная русская девчонка, которая очень хотела ко мне в постель, которую я сам очень хотел. Но я ведь не животное, чтобы не справляться с порывами. Чего-чего, а секса мне всегда хватало.
Я открываю глаза, вперившись в потолок с красивыми цветными лампами. Такими же цветными, как бахрома на сумке Насти. Настя… Я ведь мог ее трахнуть. Если бы не завел тот разговор, она бы точно пошла со мной. Что-что, а в уши лить я умею. Так что же меня смутило? Неясная, но явная схожесть с другой русской девчонкой, которая однажды меня бросила? А может, страх снова влипнуть и зависнуть в любви, от которой я когда-то отказался?
Любви, скажешь тоже.
– Ник, если проснулся, завтрак готов, – заглядывает в спальню соблазнительное видение в моей же рубашке. Но вместо улыбки Ингрид получает упрек.
– Я, кажется, просил мои рубашки не надевать. Они потом пахнут твоими духами так, что не одна химчистка не справляется.
Она поджимает губы и прямо при мне снимает ее, бросая на пол. Но спокойно, без истерики. Она вообще к ним не склонна. В этом Ингрид хороша и как помощница, и как любовница.
И я радоваться должен, но в голове до сих пор гул от крика Насти, и в ноге ноющая фантомная боль, хотя времени прошло немало. Странно.
– Завтрак на столе. А тебе надо сменить химчистку.
– Вот и займись этим, – поднимаюсь я и иду в душ, пока Ингрид ждет в проеме. Ждет, что позову с собой, но ночных утех с нее достаточно. Не хватало, чтобы она еще на работе была уставшей.
В душе мысленно намечаю встречи на день и придумываю заранее вежливую фразу, чтобы остаться в квартире одному. Нет, Ингрид не назойливая, просто порой кажется, ее слишком много в моей жизни. На работе. Здесь. Уже и мать начала интересоваться, поженимся ли мы. Ей Ингрид нравится. Во-первых, из обеспеченной семьи, во-вторых, с хорошим воспитанием. У меня сама мать была такой. Более того, она была секретарем отца, когда забеременела мной.
Эта мысль выбивает почву из-под ног. Я не хочу семью. Когда-то, может, и думал об этом. Даже женился на любимой девушке, а потом как отрезало. И неважно, сколько мне при этом лет. Жизнь без сердечных обязательств меня полностью устраивает.
– Ты не беременна? – Ну привык я важные вопросы в лоб задавать.
Мы уже сидим за столом и пьем кофе с тостами. Вот уж завтрак так завтрак. Только иногда я вспоминаю завтраки в доме Распутиных и блинчики их домработницы Маши.
– Нет, мы же предохраняемся. А ты хотел был?
Может показаться, что в ее глазах мелькает надежда, но нет. Она не из тех, кто хочет стать матерью. Впрочем, будь у нас ребенок, он бы с точностью повторил мою судьбу. Все детство с нянями, которых
