Находясь в полном шоке и непонимании, что мне делать дальше, сажусь на кровать. Надо включать свет, искать ванну… Надо! Взять себя в руки надо!
Кое-как вытерев себя и Демьяна влажными салфетками, переодеваю футболку и переступаю порог комнаты, прижимая малыша к груди. Идти в кухню к незнакомым мужчинам страшно — просто жуть. Ну а какой выбор?
Яркий верхний свет бьет в глаза. Замираю в арке, разглядывая людей, сидящих за длинным столом. Он ломится от еды и выпивки без опознавательных знаков. Все мужчины, как на подбор, темноволосые, смуглые, в рубашках с подвернутыми до локтей рукавами. Они что-то бурно обсуждают, переходя с русского языка на цыганский. Между столом и плитой суетятся три женщины. Возраст определить сложно. Где-то от тридцати до сорока. Все, как и Роза, в цветных юбках. Красивые, все в золоте...
И до меня, наконец, то доходит, что на руках я держу полноправного члена этой большой семьи. Которая должна, как минимум, уважительно относиться к нам, а как максимум — найти врача прямо завтра.
Мужчины, заметив меня, замолкают и с откровенным удивлением начинают рассматривать, прищелкивая языками. Женщины соображают быстрее.
— Пойдём, пойдём, — спешит ко мне та, что помоложе, — в ванную тебя отведу. Вот бедняжка...
Глава 8
Катя
— Давай с тобой чайку попьём, — мягко говорит моя новая знакомая.
Я благодарно принимаю из ее рук чашку и делаю глоток, кутаясь в одеяло. На мансарде свежо, но очень уютно. Светит луна, пахнет сиренью, стрекочут кузнечики... Да и вообще, весь этот большой цыганский дом больше не кажется мне серым и неприветливым. Скорее, немного напоминает дачу, в которую свезли все, что больше не нужно в городской квартире.
Я сходила в душ и переоделась. Перекусила бутербродами. Демьян спит чистый и сытый. Ляля с ним посидела. Оказывается, у неё уже есть двое своих. Чисто машинально продолжаю иногда покачивать люльку, стоящую рядом на стуле.
— Ты не обижайся на Розу, — присаживается за стол Ляля и понижает голос. — Роза — она нам всем, как мама. Просто жизнь у неё тяжёлая. Жили не всегда хорошо, да и у Захара мальчики не получались, хоть ты тресни. А какой цыганский барон без наследников, сама понимаешь, — тихо хихикает. — Двух дочерей ты на кухне видела. Неля третьим беременна. Спит уже. Люба тоже беременна, а мы отдуваемся. Сегодня большую партию мяса в город отправили. Отдыхают.
— А ты? — Уточняю нерешительно.
— О, — расплывается в улыбке Ляля, — я — как раз жена самого младшего из сыновей. Нас ещё в шестнадцать поженили.
— Так, значит, сыновья у Захара есть? — Не понимаю я логики.
— Родной — только муж, — объясняет Ляля. — Он не от Розы. А старшие сыновья — усыновлённые из местного детского дома. И если мужа Роза приняла, — заговорщицки наклоняется ко мне ближе Ляля, — ну чувствовала вину перед Захаром что ли. То Альбину не приняла категорически. Все время ее «эта русская» называла. А Аля мстила. Со школы по всем углам разносила, что мы тут сплошняком наркоманы, насильники и шарлатаны. Хотела, чтобы ее в интернат отдали. Ходила в джинсах, на крышу дома белье и юбки развешивала. С мужиками таскалась. Артур — это муж. Рассказывал, что к ним чуть ли не каждый месяц из опеки приходили. Но Захар — здесь человек уважаемый. Семью держит. Люди только сочувствовали ему. Смог с дурной дочерью договориться, что если школу хорошо закончит, машину ей подарит и за русского замуж пойти разрешит.
— Так, Альбина, — нервно сглатываю я глоток чая, — замуж вышла?
— Не успела, — морщится Ляля. — Захар заболел. Для нас вот с отцом его, — кивает на люльку с Демидом, — дома новые построил, чтобы мать с тетками не бросали. Конюшню в порядок привёл, хозяйство. Школу музыкальную отремонтировал. Я там танцы преподаю. Ну а землю… — разводит руками, — продал.
— Поняла… — шепчу и кошусь на малыша. — Так значит, этот малыш… Дважды наследник. Ох…
— Аля за Кировым увязалась, как репей, — продолжает рассказ Ляля. — В постель к нему прыгнула, а потом объявила, что он ее первый мужчина. Захар рукой махнул. Сказал, чтобы забирал «так просто» и не возвращал.
— Да уж… — вздыхаю.
— После похорон Захару снова хуже стало, вот Роза и не в духе. Сегодня медсестра приходила, капельницу ставила.
— Медсестра? — Оживляюсь я. — Ляля, может быть у вас есть свой педиатр? Где вы детей лечите?
— А что случилось? — Хмурится девушка.
— Демьян очень плохо ест, потом рвётся фонтаном, плачен, тяжело засыпает.
— Обычно, сами в город возим, — задумчиво качает головой Ляля. — Местные нас не любят. Ты же смесью кормишь. Я про неё и не знаю ничего. У нас у всех женщин молока столько, что залиться можно. Но я спрошу медсестру, как придёт.
— Спасибо… — вздыхаю, крутя в руках чашку.
Я, к сожалению, тоже ничего об этом не знаю…
Взгляд скользит на настенные часы. Нужно идти спать. Неизвестно сколько ещё проспит Демьян, и когда будут новые танцы «с бубном». По крыше веранды начинает накрапывать дождик. Глаза закрываются…
— Ты совсем никакая, — с сочувствием накрывает мою руку своей ладошкой Ляля. — Но не переживай. Мы тут все друг другу помогаем. Завтра мужиков отправим на работу и поспать тебе дадим. Я в отпуске почти. Вчера отчётный концерт оттанцевали…
Слушая Лялю уже в пол уха, допиваю чай, забираю Демьяна и ухожу в спальню.
Под дождь засыпается очень хорошо. Почти спокойно. Только немного ноет спина между лопаток. Это кажется, что три килло на руках — это мало. Вместе с люлькой выходят все пятнадцать. Как это делают женщины после родов? Им же нельзя…
Сознание начинает путаться. Поймав в голове образ мужчины, переворачиваюсь на другой бок и зажмуриваюсь до белых точек, чтобы прогнать видение. Но помогает это слабо… Всю ночь мне снятся обрывки сюжетов, где я ругаюсь с Тимуром. В них мы почему-то женаты. Мы близки. И в моей груди горит от чувств к нему, как когда-то, ещё в студенческие годы на свиданиях с мужем. Этот факт не спутать. Ругаемся. Я очень хочу обнять Тимура, прижаться к обветренным губам, тяну руки, но он кричит. Обвиняет в чем-то. Жестко. Я прошу снизить тон. Ребёнок уснул… Бах! Грохот! О Боже! Это Тимур хлопает дверью комнаты. Демьян начинает плакать. Демьян… плакать!
Распахиваю глаза и резко подрываюсь на постели. Оконная рама открыта настежь. Шторы развиваются на ветру. Резкая вспышка грозы на мгновение освещает комнату, а потом прокатывается грохотом по стеклу и стенам, заставляя меня содрогнуться всем телом.
Я бегу к окну. Как оно вообще открылось? Неужели я шпингалет не закрыла?
Меня, пока вожусь с замком, обдаёт стеной холодных капель. Брр… После — спешу к малышу, который начинает повышать тональность крика.
— Ну, ну что ты, мой хороший, — шепчу и достаю Демьяна из люльки. Прижимаю к груди тёпленькое тельце и касаюсь губами нежной щечки. Мышцы подрагивают от резких движений, — это всего лишь гром. Ты чего так возмущаешься? Мне тоже, когда я была маленькая, не нравилась гроза…
Переодевание, кормление и укачивание в итоге занимают у меня почти два часа. Практически на автомате, я хожу, пританцовывая по комнате от стены до стены. Демьяна в люльку не кладу. Ношу «солдатиком», потому что пусть лучше уж так спит. Ещё два часа его крика я просто не выдержу!
Ещё минут через сорок, одной рукой сооружаю себе кресло из подушек и привариваюсь головой к стене. Боже… Как хорошо! У меня там что-то болело? Забудьте! Теперь не болит. Теперь просто глаза прикрыть хочется. На минуточку…
Просыпаюсь я от криков за стеной, только на этот раз детских. Сколько ж их здесь? Демьян уютно сопит на моей груди. Боясь разрушить его сон, перевожу взгляд на окно. Там стало светлее, но попрежнему идёт дождь. Такой… затяжной и грустный.
Закрываю снова глаза, но не могу уснуть из-за онемевшей шеи. Нет, на постоянной основе такие ночи не выдержу. Нужно что-то решать!
Повинуясь странному, решительному порыву, нащупываю под подушкой телефон и открываю список контактов. После побега с работы и мнимого больничного звонить коллегам неловко, но ситуация безвыходная. И плевала я на все запреты Тимура!
