груза прошлых привязок…
Скорбь по сестре тает, растворяется, как сырой туман в лучах солнца.
Память возвращает меня в позапрошлый январь.
Вечер, мороз выгнал все живое с городских улиц…
Лишь мы втроем дурачимся под задумчивыми бледными лицами фонарей: Стася визжит от восторга, съезжая вниз с огромной горки, и глаза ее сияют ярче звезд. Светлые волосы выбились из-под шапки, шарф развевается на ветру. Залюбовавшись, не успеваю отпрыгнуть в сторону, сестра хватает меня за рукав, и я мешком валюсь на нее. На полной скорости мы сбиваем и Пашу — теплой тяжестью он падает на нас, и мы летим по склону в неизвестность. Смех и восторг пузырьками лимонада лопается и искрится в душе.
Мы уверены: все будет хорошо. Мы проживем сотни лет и никогда не станем старыми, всегда найдем поводы для радости, преодолеем любые трудности.
Мы — искренность, доверие и крепкая дружба на века.
Через каких-то полгода все изменилось, но Стася так и не узнала об этом, до последнего дня оставаясь счастливой.
Именно такой я должна ее вспоминать. И продолжать жить. За двоих.
В этот момент мне кажется, что сестра, где бы она ни находилась, тоже подписалась под этой идеей, и я с трудом справляюсь с ликованием, на которое не имею права.
Выдыхаюсь лишь с наступлением белого невнятного рассвета, даже петухи не встречают его, проспав наступление нового дня на насестах, в тепле надворных построек. На секунду прикрыв веки, я мгновенно выпадаю за грань сна — утреннего одуряющего кошмара.
И вновь вижу крепко связанные запястья.
Беззвучный крик вырывается из груди, царапая горло.
Сбитые костяшки. Рельеф вен.
Но поверх них, вместо белых ситцевых полосок, до синяков натянут прозрачный скотч.
Это не руки сестры.
* * *
Как всегда, просыпаюсь с больной головой. По серости за окном невозможно определить, который сейчас час, а антикварный будильник на комоде безбожно врет.
Выбираюсь из плена одеял, вдоль стен прохожу на кухню, умываюсь холодной водой над раковиной, беспомощно осматриваюсь по сторонам. И нахожу для себя занятие — срочно ликвидирую кавардак, оставленный вчера на столе и плите.
Заунывный дождь скребет по стеклам, густая дымка за окном скрывает поля и деревья у реки.
Ежусь и прячу в шкаф последнюю вытертую насухо тарелку, выключаю воду, смахиваю крошки в ведро.
С улицы доносится шум мотора, приглушенные голоса, стук автомобильных дверей и шаги.
Ирина Петровна включает свет в прихожей, чертыхаясь, избавляется от обуви и вплывает в дом, заражая его жизнью.
— Доброе утро, Владуся! — приветствует она и, обнаружив меня, машет рукой. — Не готовь! Я там плов и шашлыки привезла. Я мигом в душ, а потом все организую!
Я киваю.
Глазам снова становится жарко.
Пожалуй, только сейчас до меня по-настоящему доходит, зачем я снова приехала к ней.
Мне хотелось, чтобы она удержала меня от последнего шага.
* * *
Наш день и вечер проходят по давно известному сценарию, но это именно то, что мне нужно сейчас.
Темноту подсвечивает золотистая лампа, встроенная в вытяжку, сквозняки робко трогают занавески, толкают плечами раскрытую кухонную дверь, и Ирина Петровна, сидящая напротив, сетует на испортившуюся погоду: так некстати пошел дождь, даже в «Лесной сказке» стало тоскливо. Она отпивает вино, подливает чай в мою пиалу, вздыхает и задорно подмигивает. Много хохочет, подпирая розовые щеки пухлыми пальцами, рассыпается миллионами баек и историй, случившихся «с ее хорошими знакомыми», переходит на звезд кино и эстрады, а о своем Володе молчит как партизан. Но я понимаю: она абсолютно права в стремлении никого не впускать в свое счастье.
О Сороке я больше не расспрашиваю. Хочу, чтобы наше знакомство тоже осталось тайной для всех.
* * *
Следующим утром, сославшись на отгул, Ирина Петровна остается дома и затевает генеральную уборку. Перемещая по комнатам стремянку, она глубоким поставленным голосом поет песни певицы Натали и скачет по углам, с упорством маньяка уничтожая несуществующую пыль и паутины. Усиленно стараюсь не отсвечивать, но Ирина Петровна ловит мой взгляд, забирает из слабых рук трость, торжественно вручает мне швабру и отсылает в чулан.
Добро пожаловать на трудотерапию…
Матерясь, вставляю ключ в огромный амбарный замок и налегаю на дверь. Та со скрипом поддается.
В чулане страшная холодина, тоска и жуть — единственная лампочка под потолком не способна разогнать застарелые густые тени, живущие за сундуками и шифоньерами добрую сотню лет.
Усердно протираю хрупкие, отливающие радугой стекла и поглядываю на улицу — небо заволокло тучами всех оттенков безысходности, моросивший было дождь окреп до ливня и размывает дороги. Пара шагов по таким — и кеды утонут в жирной непролазной бездонной грязи.
Интересно, чем сейчас занят Сорока? Как далеко он от меня?
Нужно было обменяться телефонами, но это простое решение даже не приходило мне в голову.
Опускаю тряпку и растерянно моргаю, собираясь с мыслями.
Мой телефон так и валяется отключенным, давно не используемый по прямому назначению. В нем лишь фонарик, навигатор, камера, программа для чтения электронных книг, плеер и… хренова туча сообщений от Паши.
Теплого сладкого Паши из запретных воспоминаний, навечно спрятанных под непроглядным илом стыда.
Я до самого вечера разгребаю старье и хлам — узлы, баулы, ворохи чужих писем, подшивки истлевших газет.
Работы на месяц, и я впадаю в уныние до тех пор, пока Ирина Петровна не призывает меня на кухню, где мы до полуночи болтаем ни о чем под аккомпанемент звона чайных ложечек по фарфору и завываний ветра снаружи.
Спать ухожу в скверном настроении, а утром яркий солнечный луч бьет по сонным глазам.
За Ириной Петровной с щелчком закрывается дверь, я вскакиваю с кровати и прислушиваюсь. Так и есть — дождь прошел.
Судорожно мечусь по дому, привожу себя в порядок, хватаю трость и, путаясь в собственных кедах, ковыляю к калитке.
Я не знаю, где искать Сороку, но он нужен мне как воздух.
От поверхности насыщенной влагой земли поднимается пар, капли росы сияют в траве, теплое солнце прогоняет озноб и прогревает почти остывшую кровь.
Через поле я иду к реке.
* * *
Завидев меня, вербы вздрагивают от невидимого ветерка, шепчутся и расступаются, словно в испуге.
Сердце выпрыгивает от неясных предчувствий, кровь разгоняется в венах на полную мощь. Я хочу освободиться, сбросить с плеч еще хотя бы малую часть груза.
Внезапный писк в ушах заглушает все остальные звуки и взрывается тишиной — я
