До вечера мой ашур [5] молчал. А тревога сковывала, подобно цепям, лишая сил и самообладания. Солнце склонилось к закату. Шейх Асир отбыл в столицу эмирата. Эмир Песков, как называли главу семьи Аль Мактум на большой земле, так и не захотел мне помочь. Я не вышла с ним попрощаться, понимая, что сорвусь и разрыдаюсь, умоляя забрать с собой.
Следила из окна за прощанием отца и сына. В сердце расцветала пустота. О более серьёзных вещах я попросту старалась не думать. Пусть я проиграла этот поединок — добровольно в шатер Кемаля не пойду. Придётся тащить силой у всех на виду. Пусть молодой шейх после этого собирает свой авторитет по крупицам!
Но Кемаль уже хорошо изучил меня. И нашёл способ сделать так, чтобы пришла я сама.
В небе зажглись первые звезды. Я мерила шагами шатер. Слуги убирали постель эмира, мели полы. Я не знала, стоит ли мне готовиться ко сну, поэтому прислушивалась к каждому звуку. Тревога достигла апогея.
Неожиданно шум раздался за окнами шатра, в поселении. Я бы не обратила на него внимания, не будь так напряжена и не напомни мне это злорадное ликование первую ночь здесь. Даже следы плети заныли, напоминая, что я никогда не буду тут в безопасности.
Бедуины были похожи на древних дикарей. В свете костров, которые не несли особой функции из-за электричества, их танцы были зловещими и пугающими. Что-то должно было произойти. Что-то, на что мне лучше было не смотреть, но я не могла оторвать взгляда от происходящего.
На миг толпа расступилась, но завывания не прекратила. Двое мужчин, в одном из которых я узнала Саида, выволокли на центр площади упирающуюся невысокую фигуру с мешком на голове. Из-за пляски теней я даже не смогла разобрать, кто это — мужчина или женщина. И лишь когда узника швырнули в центр огненного круга, поняла, что это ребенок. Мальчишка примерно одиннадцати лет…
Ничто и никто не могло ударить меня в сердце сильнее, чем то, свидетельницей чему я сейчас стала. Мне не надо было даже вглядываться, чтобы узнать, кого кровожадная толпа пустынных варваров собралась линчевать. Я даже с закрытыми глазами узнала бы Дубая.
Мои ладони с такой силой сжали резные решётки окна, что потекла кровь. Крик застыл в горле. Словно в страшном сне я смотрела, как Кемаль поднял руку, призывая к молчанию. Что-то отрывисто спросил на древнем языке пустынных племен. Хозяин Дубая сделал шаг вперед, на миг закрыв обзор. Я не могла разобрать, что же он говорил, но все стало на свои места, когда в руках Кемаля оказались обрывки бумаги, на которых я писала свой сигнал SOS.
Аль Мактум улыбнулся улыбкой сущего демона, смял записки в ладони и бросил их на землю. Что-то отрывисто спросил. И тишина вновь взорвалась кровожадными криками.
Несколько людей с тележками двинулись к центру круга. Увидев их содержимое, я похолодела от ужаса. Камни и ножи.
Саид сорвал мешок с головы Дубая. Даже в свете костра было видно, как он бледен, как дрожат его губы. Несмотря на ужас, передавшийся мне, мальчик держался с достоинством. Только тяжело дышал и старался не смотреть в глаза обезумевших палачей.
Я все-таки закричала. Сползла на пол, закрыв лицо израненными ладонями. До этого вечера я думала, что самое страшное, что со мной может произойти — секс по принуждению. Увы, Кемаль решил избавить меня иллюзий и показать, что означает непокорность в его жестоком мире.
Слезы смешивались с капельками крови. Меня трясло. Слуги давно покинули шатер, чтобы не пропустить ужасающее зрелище. Если бы шейх Асир остался в поселении, я бы упала ему в ноги и поклялась выполнять любое желание его сына.
Но Кемаль дождался отъезда отца, чтобы никто не мог помешать экзекуции.
Женский крик, полный боли и отчаяния, добавил шрамов моему сознанию. Борясь с головокружением, я вскочила на ноги и с ужасом следила, как к центру «жертвенного круга», путаясь в абайе и рыдая, бежит молодая девушка с татуировкой на виске. Амина. Та, кто воспитала Дубая в чужом мире как своего брата.
Добежать до Кемаля она не успела. Её перехватили за руки стоящие близко бедуины, ударом по спине поставили на колени. Сам Аль Мактум никак не отреагировал на такое жестокое обращение с молодой девушкой. А затем сквозь толпу протиснулся высокий араб, который хладнокровно ударил Амину по лицу.
От её рыданий у меня застыла кровь. Собрав все силы, я встала на ноги и, шатаясь, пошла прочь из шатра. Не разбирая пути, не понимая, что именно сделаю. Зная только одно — я не прощу себе, если останусь в стороне.
Я вышла в пропитанную жаждой крови и развлечений атмосферу как раз в тот момент, когда Амина, каким-то чудом вырвавшись из лап тюремщиков, бросилась было к мальчишке. Кто-то поставил ей подножку, и молодая рабыня бедуина растянулась на песке, завопив от бессилия. Её крик едва ли не свёл меня с ума.
И тут поселенцы и вовсе обезумели. Начали выкрикивать что-то и указывать уже на Амину. А затем кто-то подошёл к уже знакомому мне столбу с цепями, чтобы разомкнуть обручи оков…
Кемаль и бровью не повёл. Кивнул, не оборачиваясь, не обращая внимания на рыдания Амины. Обвел взглядом ликующую толпу.
Это было похоже на убийство на арене Колизея. Император спустился на арену, чтобы собрать все овации — как же, подарил развращенной толпе зрелище. И даже не бои гладиаторов, нет — убийство беззащитных рабов…
— Признаешь свою вину? — сухо, даже с каким-то скучающим выражением лица спросил Кемаль у оцепеневшего Дубая. — Кто дал тебе эти записки?
Я считала себя человеком, для которого собственное благополучие всегда будет на первом месте. Особенно сильно это проявилось тогда, когда я вырвалась из-под опеки деспотичного отца. Словно открылись глаза на все эти манипуляции сознанием и традициями. Тогда я поклялась сама себе, что никто больше не сможет и не посмеет управлять мною.
Но то, что происходило сейчас, сломало меня за считанные секунды. Так легко и без усилий, как никогда бы не смог сам Кемаль, если бы решил меня высечь снова.
Дышать было трудно. Ноги не слушались. А я шла вперед, понимая, что на фоне всего происходящего моё душевное спокойствие уже не имеет прежней ценности. Что я не смогу жить, зная, что не остановила это безумие, виной которому сама же и стала.
Дубай смотрел в глаза Кемаля. Смотрел, не замечая, что по щекам текут слезы. Каждый крик Амины, которую сейчас распинали на перекладине для порки, заставлял его тело содрогаться, и только усилием воли он не повернул голову.
— Я сам их написал.
Наверное, ничто не могло вызвать ярости дикой толпы так сильно, как это признание.
— Известно ли тебе, несносный мальчишка, — сощурился Кемаль, — что рабам запрещено знать грамоту? Ты скрыл свои познания от своего хозяина, как и Амина — от своего? Ты знаешь, что ей грозит за такое?
— Она ни при чём. Я обучился грамоте сам, шейх. Я один должен нести наказание!
— Почему ты не говоришь правду, Дубай? — Аль Мактум скосил глаза, остановив меня своим взглядом, но не задержав внимания. Он вёл себя так, будто не заметил. — Ты должен был прийти ко мне и сказать правду. Ты хотел помочь бежать моей личной рабыне!
— Я понесу наказание сам, — Дубай смахнул слезы, оставив на лице пыльный след, — но молю тебя пощадить Амину. Она была мне сестрой!
— Тем хуже для тебя, — Кемаль поднял глаза. — Мерхан-бей, ты можешь обратиться ко мне с просьбой. Если сам накажешь эту женщину.
— Сделай это ты, мой шейх, — поклонился лысый араб. — Это будет лучший урок покорности для неё.
— Что ж, несите кнут. А тебе, мальчишка, придётся смотреть перед тем, как я позволю людям избрать тебе наказание…
— Остановись!
Мои легкие обожгло огнем. А может, все это мне показалось. Внутри было в тот момент будто напалмом выжженное поле. Сама пустыня показалась ласковым оазисом по сравнению с этим. Рыдания подкосили меня, стоило лишь встретиться глазами с ошеломленным взглядом Дубая.
Мне хотелось обнять его и укрыть на груди. Не позволить даже яростным взглядом варваров коснуться единственного, кто имел право зваться благородным в этой преисподней. Что я почти и сделала, закричав, когда Кемаль схватил меня за шиворот.
