школы ее провожали домой, болтали, ржали над чем-то постоянно. И мягко, ненавязчиво, а кое-где и жестко и навязчиво, показывали всей школе, чья это подружка. И с какими глазами стоит на нее смотреть. А лучше нет. Не стоит. Даже смотреть.
Удивительно, что вообще не разговаривали про это, но действовали единодушно.
И, к моменту нашего выпускного все, кто за последние годы позабыл о том, с кем Ветка бегала всю начальную и среднюю школу, уже имел об этом самое серьезное, можно сказать, жестко забетонированное понятие.
В принципе, добиться такого результата было несложно.
Слава плохих, крайне серьезных парней бежала впереди нас, и даже особо трудиться не приходилось ни на имидж, ни на предупреждения.
Мальчишки, если и смотрели до этого на Ветку с каким-либо выражением и ожиданием, после нашей недвусмысленной осады шустро свалили к более беспроблемным девочкам.
Ветка, кстати, вообще не просекла ситуацию, радуясь так светло и наивно нашему возобновившемуся тесному общению, что я лично чувствовал себя скотом. Она же ничего не подозревала, она реально думала, что у нас все по-прежнему! Она нас как братишек, наверно, любила… А я каждую ночь ее во сне видел. И совсем не в романтическом ореоле!
Я смотрел на нее, не в силах оторваться, и только умудрялся поспешно гасить голод в глазах, когда Ветка ловила мои бешеные взгляды.
И бесился, дико бесился, видя, что Тим… Тим тоже смотрит. И в его раскосых зенках отражается мое безумие.
Я дико боялся откровенного разговора с другом, справедливо полагая, что тут-то нашей дружбе и настанет финиш.
Но и отдать ее ему, уступить… Не мог.
В глазах сразу красным все заливало, стоило ее представить с ним. Реально бояться себя начал!
И Тим тоже не форсировал, тоже, наверно, что-то такое ощущал… Мы с ним все же очень похожи были. Как близнецы, чувствовали одинаково.
И оба одинаково голодно смотрели на нашу подругу детства. Так смотрели, как она не заслуживала. Словно пачкали ее своими взглядами, мыслями. И уничтожали тем самым все то светлое, что связывало нас воедино, детство наше веселое и голозадое уничтожали.
Выпускной пролетел в пьяном угаре.
У меня и у Тима на руках уже были повестки.
Мы осознавали, что вот он - порог нашего будущего. И не знали, что делать с бурлящим в крови безумием.
Я ночи перестал спать, все в голове прокручивал, как тут Ветка будет без нас?
А если… Если найдет кого-то? Если влюбится? Надо же что-то делать! Надо сказать ей… Надо взять обещание. Она такая, честная очень, она никогда не обманет…
Но как быть с Тимом?
Мы сильно нажрались тогда, на выпускном. Смотрели друг на друга, не решаясь выяснить отношения до конца, определиться, кто отступит. А кто ее заберет себе. Кому она будет писать письма в армию? Кого будет ждать?
И в итоге пришли в себя на привычном месте: в родном дворе, на скамейке напротив дома.
Отсюда был шикарный обзор на окна квартиры, где Ветка жила с матерью.
Мы пялились молча на открытую створку, передавали друг другу бутылку пива, полируя пьяный коктейль в крови.
Я прикидывал, что будет, если я сейчас просто подтянусь и по козырьку подъезда перемахну через подоконник.
В ее комнату.
Она спит, наверняка.
Зажмурился, на мгновение всего проявив слабость и представив ее в постели. Голенькую. Волосы темные по подушке. Губы пухлые приоткрыты. И грудь мерно поднимается и опускается. И кожа гладкая… Я знал, что гладкая, я трогал… Типа, нечаянно, типа по-дружески. И потом следы этих фантомных прикосновений горели на пальцах…
Поймал привет снизу, разозлился, резко выдохнул, глотнул из бутылки, покосился на невозмутимую рожу Тима, оскалился , уже не в силах сдерживаться.
— Чего молчишь-то, блять?
Тим спокойно отпил из бутылки, помедлил… И сказал спокойно:
— А чего ты ждешь?
— Ты знаешь.
— Нет, не знаю.
— Знаешь! — всегда меня эта его восточная неторопливость бесила. Тимка у нас из татар, бабка — чистокровная татарка, и отец тоже, а вот мать русская была. Но мне казалось, что русской крови в нем не половина, а совсем маленький процент, настолько друг был своеобразным. Неразговорчивым, обманчиво медлительным, неторопливым… И внезапно, безбашенно резким. Его это всегда на татами выручало. Соперники видели перед собой увальня, высокого, крупного, равнодушного ко всему. И расслаблялись, прогнозируя вполне понятный стиль боя. А потом удивленно пялились в потолок, когда Тим неожиданно переставал быть восточным вальяжным парнишкой.
В обычной жизни он проявлял все ту же равнодушную медлительность. И да, меня, привыкшего действовать резко и быстро, это всегда раздражало.
И сейчас вот… Ну что он, в самом деле? Все же понимает! Зачем меня за идиота держать, не пойму?
— Помнишь… — неожиданно сказал он, доставая сигарету и щурясь на окно Ветки, — помнишь, я в седьмом классе сказал тебе, что Ветка — самая красивая?
Я молча смотрел на него, охреневая.
Во-первых, потому что не помнил такого. Мы много чего болтали, всего не запомнишь.
И во-вторых… Если это так, то… То, значит, он еще с седьмого класса… И значит, что у него, чисто по-пацански, моральных прав на Ветку больше, чем у меня…
— Охуеть.
Это все, на что меня хватило.
Забрал у Тимки так и не зажженную сигарету, достал зажигалку, прикурил, пытаясь успокоиться.
И понять, что дальше делать-то? Я же… Сука, я же не отпущу все равно! Не важно, с какого класса он ее… Даже в голове я этого слова не проговаривал. Не мог просто.
Зато мог кристально ясно себе признаться в этом.
— И что делать теперь? — голос почему-то звучал беспомощно, глупо, по-детски.
— Не знаю… — Тим пожал плечами, вздохнул… — Надо ей сказать…
— Ты ебнулся? — у меня такая мысль тоже мелькала, но даже представить себе ситуацию, в которой мы с ним, два идиота, признаемся Ветке в любви, не мог.
— Ну а что ты предлагаешь?
— Давай… Давай пусть пообещает, что дождется нас! — мысль была так себе, но другой не завелось в больной голове.
— Ты как себе это представляешь? — уныло усмехнулся Тим.
— Просто! Очень просто! —
