Куплю ему все на свете машинки и вертолетики, и постараюсь быть для него примером достойного мужчины.
Не могу сказать, врешь ты или нет. Может, с сыном бы у тебя и сложились теплые отношения — все-таки, он бы был твоим первым кровным наследником. Вот только сомневаюсь, что не вмешалась бы мама, которая лучше знает, в какой строгости стоит воспитывать спартанских младенцев.
— Прими соболезнования от всего моего сердца. Я уверена, он бы вырос замечательным и добрым мальчиком, — мое сердце ликует, потому что именно таким и растет мой зайчик. Добрым, послушным и чутким. И никто не отберет его у меня. Никто не сделает его капризным и жестоким богачом, — давай помолчим и продолжим, когда ты будешь готов.
Чувствую, что Кирилл недоволен. Наверно, он рассчитывал, что мне будет стыдно копать дальше после разговоров о его крохе. Но он ничего не сказал о мертвой мне. По моим подсчетам, молчим минут пятнадцать или даже больше.
— Что еще ты хочешь узнать от меня?
— Ты практически ничего не сказал о своей жене, Нине. Мне, как женщине, важно знать любую правду. Поверь, не надо обелять себя, чтобы добиться моего расположения. Ты мне будешь ближе со всеми грехами, чем вылизанная идеальная картинка.
Конечно, ты знаешь, что это не так. Что любая нормальная девушка убежит, если узнает, какие зверства ты творил. Можно простить алкоголизм, можно простить грубость, но все вместе и невероятную жестокость…Слишком гремучая смесь получится, даже для такого плейбоя-красавчика.
— Возможно, ты пожалеешь о том, что так усердно пытаешься выяснить у меня правду… Потому что я невероятно сильно сожалею о том, что тогда происходило, и мне стыдно, что я никак не могу изменить прошлое. Я был отвратительным мужем, плохим человеком в целом.
Не перебиваю. Главное не спугнуть.
— Я никогда ее не любил. Наш брак был выгоден моей маме, и она толкнула меня на женитьбу. Можно сказать — вынудила. Как — сейчас говорить не буду, но, поверь, у нее были рычажки, за которые можно дергать бесконечно. Я раскаиваюсь в том, что не уважал Нину. Плохо с ней обходился. Не защищал и сам обижал.
Какой мастер — вроде бы и сказал, что поступал плохо, но умолчал о том, как. Одно дело — упрекать за то, что жена вовремя не помыла посуду и иногда намекать, чтобы она сбросила вес. Другое — швыряться в нее бутылками, насиловать, унижать и пытаться заказать у киллера.
— Что бы ты сказал ей, если бы она прямо сейчас появилась перед тобой? — конечно, я не дура, чтобы срывать с себя маску и признаваться в обмане, но мои глаза лихорадочно заблестели — я никогда не подбиралась так близко к его душе.
— Я бы попросил у нее прощения. Наверно, на коленях бы пытался его вымолить. И пусть не прощает, это ее право — я чувствую, что должен извиниться перед ней и сказать, что я дико сожалею. Я корю себя за свою жестокость, за то, что никогда не был мужиком. А она так ни разу и не дала мне отпор, даже не пыталась. Я от этого злился и раздражался еще больше. Мне казалось, что она строит из себя святую великомученницу, пытался уличить в лицемерии. Но трагедия в том, что она и была такой — искренней и доброй, а я — чудовищем.
Что это такое?! Неужели ты…плачешь?!
Кирилл не просто проронил скупую слезу, он ревел и чуть ли не рыдал. Я не могла понять, раскаивается ли он искренне, или ему настолько неловко обличать себя в грязном прошлом. Это слезы стыда или сожаления?
Искренен ли он в своем намерении извиниться от всего сердца? До этого момента я злорадствовала и злилась, что он утаивает подробности. Но теперь я запуталась. Какой же он на самом деле?!
Я снова ходила на массовые чтения стихов в библиотеку. Максимально простой и комфортный вид, нет макияжа, секси-кошечкой тут и не пахнет. Здесь у меня другая задача — облегчить свою душу, поделиться со всеми моими любимыми произведениями и болью, которую я проживаю через них.
У выхода меня догоняет по-хипстерски одетый мужчина: очки, завитые усики; борода, сто процентов выстреженная в барбер-шопе; хиппи-шарф над рубашкой и проколотое ухо.
— Подожди! Не убегай так быстро, если, конечно, не спешишь по делам, — от боязни упустить меня в толпе, он машинально ловит меня за рукав.
— Стою-стою. Я сумку забыла на стуле или что? — не понимаю, что ему надо.
— Ты так красиво сегодня читала Анну Герман! Мне захотелось во что бы то ни стало с тобой познакомиться.
Понятно, еще один клюнул на красивую обложку. Повод нашел, теперь можно клеиться к люкс-чикуле.
— Если уж на то пошло, читала я Николая Добронравова, потому что Герман исполняла песню, а не писала к ней стихи.
— Вау, я не ошибся, что подошел именно к тебе! Просто кладезь мудрости!
— Слушай, я понимаю, тут в библиотеке в большинстве своем одни старушки и барды за сорок. Но поищи себе другое место, где можно подцепить девочку.
И зачем я так груба с ним? Всех мужчин гребу под одну гребенку…
— Ты и правда красивая, но, клянусь чем хочешь, поразила ты меня не внешностью. Точнее, я любовался твоими горящими воодушевленными глазами, тем, как ты непроизвольно двигаешь руками по воздуху, когда зачитываешься стихом. Но сначала ты очаровала меня своей эмоциональностью и глубиной, с которой ты прониклась произведением.
Наверно, впервые в жизни мужчина делает комплимент моей душе и моим интересам. Неужели еще остались на свете романтики?
Протягиваю ему руку: «Меня зовут Агата». Было опасно раскрывать ему мое настоящее имя. И теперешнее тоже — вдруг он как-то знаком с Кириллом, и общая знакомая Кристина их насторожит? Конечно, плохо начинать знакомство с вранья, но, если вскроется — отмажусь, что мне не нравится имя, которые мне дали родители, а паспорт поменять руки не доходят.
— Руслан. Не хочешь пройти до соседней улицы и посидеть в уютной кафешке? Я открыл ее пару лет назад и постарался, чтобы она стала душевным местом для необычных и ярких людей.
— Что ж, почему бы и нет? — библиотека находилась в противоположной стороне города от компаний Кирилла, я специально выбрала такую, чтобы не пересечься с ним. Вряд ли он заглянет на бизнес ланч в хиппи-кафе, пока что волноваться не о чем.
Пока мы идем, я рассматриваю Руслана получше. Хоть он и не из «моей субкультуры», но выглядит
