вахтерши.
— Вижу одного знаменитого нашего артиста товарища Будника, — бойко ответила вахтерша. — Здравствуйте, товарищ Будник!
У звукорежиссера закатились глаза.
— Бессовестный! — пробормотал он про себя.
— Я с вами согласен! — живо откликнулся адвокат и поскреб бакенбарду. — От всего сердца разделяю ваше мнение! Ну разве это не бессовестно строить обвинения в убийстве на ТАКОГО рода показаниях?
Инга сидела на лавочке перед общежитием, смотрела на всех, кто входил и выходил, провожала глазами высокие прически молоденьких девушек, голые плечи, чьи-то блестящие на солнце лысины…
«Что я скажу Аське, если ничего не получится? — стучало у нее в голове. — Что ее отец никого не убивал и его осудили напрасно? Или что он спьяну столкнул с шестого этажа сидящего на подоконнике знакомого сценариста?»
Первым появился адвокат. Инга побледнела так сильно, что он сразу же заулыбался и замахал обеими руками.
— Все в полном порядке! Размазал по стенке! Вы его через пару часов можете забрать из СИЗО! Они заполнят свои бумажки и выведут его вам целого и невредимого! Отдохните пока, на вас лица нет. Кофейку с коньячком, бутербродик… Ну, я побежал. Меня заждались. Поклон Сергею Викторовичу!
Следом за ним вышел Будник, довольный и румяный. Она тут же отправила его обратно в деревню, на съемки, хотя он рвался увидеть Хрусталева и сообщить, что Хрусталев именно ему обязан сейчас своим освобождением.
— Бери нашу машину и езжай! — Инга крепко поцеловала его в щеку. — Кривицкий там небось с ума сходит: мы его без транспорта оставили! Да и шофера пора отпустить. Я Витьке все объясню, он в долгу не останется.
Будник скривился:
— Какие ты пошлости говоришь, родная! Умная женщина, а мелешь черт знает что! Для меня друга спасти — прямой человеческий долг!
Прошло ровно два часа, прежде чем его отпустили. Она стояла напротив СИЗО, докуривала последнюю сигарету из пачки. В первый момент Хрусталев показался ей каким-то отрешенным. Словно все, что произошло, не имело к нему отношения. Он прищурился на яркий свет и постоял несколько минут, не двигаясь, только потирая виски.
— Витька! — прошептала она и обняла его так крепко, как будто он вот-вот исчезнет.
Обеими ладонями он обхватил ее за плечи и внимательно посмотрел в глаза, словно пытаясь понять что-то. Она не выдержала и заплакала. Тогда он поцеловал ее в губы, в висок, в переносицу и зарылся лицом в ее густые, слегка пахнущие табаком волосы.
— Ну вот, вот! — бормотала она, чувствуя, что начинает громко рыдать и не может остановиться. — Вот видишь? Такие дела…
В такси она вытерла слезы.
— На Шаболовскую, пожалуйста.
— Подожди, — пробормотал Хрусталев, — давай лучше ко мне заедем, возьмем мою машину, а такси отпустим.
— Мы едем домой, — оборвала она. — Ты слышишь меня? Мы домой сейчас едем.
Хрусталев промолчал. В кухне на Шаболовской, к счастью, никого не было. Аська по-прежнему жила у тетки на даче. Они проскользнули к себе, и Хрусталев сразу же рухнул на диван.
— Поспи, — прошептала она. — Я принесу тебе поесть. Аська всегда оставляет полный обед в холодильнике. На всякий случай…
— Сядь! — Он схватил ее за руку и, не открывая глаз, с силой усадил рядом. — Поесть я успею. Я должен тебе кое-что рассказать.
— Что? — спросила она со страхом.
— Ты действительно думаешь, что я ни в чем не виноват?
— Ты разве был… в комнате?
— Да, — глухо сказал Хрусталев, открыв глаза с красными полопавшимися сосудами. — Я был там. И мы говорили. До вчерашнего дня я помнил только последний кусок из нашего разговора, когда он сказал, что отец спас меня от фронта за счет тех, которых некому было спасать, они пошли, и им разворотили кишки. Это было в самом конце. Но после этого мы обнялись, и я ушел. Хотя только что чуть не убили друг друга. У пьяных людей так бывает. Они ведь то дружат, а то нападают. Но до этого… — Он замолчал и опять закрыл глаза.
— До этого? Что? — пробормотала она.
— Вчера я вдруг вспомнил, что было до этого. До этого он прочел мне кусок из своего сценария «Детство Кости». Там мальчишка возраста нашей Аськи попадает к немцам, и один из этих немцев помогает ему убежать. Потому что этот мальчишка слегка похож на его сына. Да и не только поэтому. Просто потому, что он нормальный человек. Я сказал ему, что такой сценарий никогда не пропустят.
— А он что?
— Он сказал, что отлично это понимает. Потом он совсем соскочил с катушек и заорал, что ему все надоело и он хочет все это оборвать разом. А я решил привести его в чувство. Но я сделал это так, что…
Хрусталев громко сглотнул слюну. Инга ни разу в жизни не видела его плачущим, а сейчас слезы, настоящие мутные слезы, ползли по его щекам, и он вытирал их рукавом грязной рубашки.
— Я сказал ему, что мне никогда не хотелось и не захочется ничего «оборвать». А те, кому этого хочется, должны не болтать, а делать. А то несолидно.
Теперь он не просто плакал, он рыдал, стискивая зубы и захлебываясь. Небритая щетина на лице была горячей и мокрой.
— Ты слышала, что я сказал?
Инга изо всех сил прижала его голову к своей груди и начала судорожно целовать его влажные от пота волосы.
— Ну, Витька! Ведь ты не хотел! Ведь это случайность! Да он и не слышал тебя, он был пьян…
Теперь они лежали рядом, крепко обнявшись, и Хрусталев уже не рыдал, он громко стонал и стучал зубами. Крупная дрожь колотила его, хотя в комнате было очень тепло. Она быстро стащила с себя блузку, чтобы согреть его своим телом, и тогда он начал мягко и быстро покрывать поцелуями ее грудь, как делал когда-то давно, когда они жили вместе и назывались мужем и женой.
— Ох, господи! Что ты! Зачем? — шептала она, но он зажал ей рот поцелуем, и больше они не сказали ни слова.
Кривицкому принесли телеграмму: «Ждем машину Шаболовке будем вечером Хрусталевы». Кривицкий схватился за сердце, которое внезапно дало о себе знать легким покалыванием.
— Без ахов! Без охов! — строго сказал он обступившей его съемочной группе. — Освободили. Геннадий Петрович ни слова не преувеличил. Вчера. Приедут сегодня. Попозже. Машину пошлю. Всем работать.
Марьяна прислонилась к дереву, подняла к небу лицо и что-то негромко шепнула, как будто благодарила за освобождение Хрусталева эти белые размашистые облака. Будник обиженно усмехнулся.
— А я говорил, мне не верили! Вообще, меня, кажется, тут просто терпят…
