Убедившись, что никто его не видит, он вышел из номера Салли, спустился по лестнице и покинул гостиницу. Вернувшись к себе, Алекс быстро упаковал свои вещи и позвонил в аэропорт. В одиннадцать тридцать вылетал самолет на Мехико. Оттуда он сразу отправится в Нью-Йорк.
Алекс взял такси до аэропорта, зашел перед посадкой в туалет, сбрил бороду и укоротил волосы ножницами из армейского складного набора.
Стоя в очереди на посадку, он нервничал, опасаясь, что вид его вызывает подозрения: высокий, светловолосый, верхняя часть лица загорела сильнее, чем нижняя.
Немудрено, что пассажиры и люди в униформе с подозрением его рассматривают.
В аэропорту Мехико через зал ожидания строем прошел отряд федеральной полиции, и Алекс замер от страха. Однако полицейские не обратили на гринго никакого внимания. Услышав, что объявили посадку на его рейс, он с облегчением вздохнул и направился к выходу на летное поле.
Вдруг его окликнули:
– Сеньор… подождите минутку!
Побледневший Алекс оглянулся. Офицер безопасности поманил его к себе.
– В чем дело?
– Машинка… вы забыли пишущую машинку. – Офицер указал глазами туда, где только что стоял Алекс.
Пишущая машинка! Обливаясь потом, он вернулся и забрал ее.
– Грасъас, – сказал Алекс. – Большое спасибо!
Его рабочий кабинет не походил на офис. Вместо письменного стола здесь стоял овальный дубовый стол, возле него – удобное мягкое кресло с высокой спинкой, а рядом с другим, обитым ситцем, – торшер с изящным абажуром. На одной из стен висел яркий ковер, на другой – картина в стиле американского примитивизма, изображающая жанровую сцену из сельской жизни Новой Англии.
Прозвучал зуммер внутренней связи:
– Мистер Сейдж, не забудьте, что у вас в двенадцать тридцать встреча.
Алекс нажал кнопку переговорного устройства:
– Спасибо, Джейн. Уже выхожу. – Он посмотрел в окно. Снегопад продолжался. Надев теплое пальто, Алекс отправился на ленч в устричный бар.
Он вернулся в Нью-Йорк почти три месяца назад и два из них писал тексты для рекламного агентства «Латтимор-Давер». Тим Коркоран, его университетский приятель, работал там в бухгалтерском отделе. Алекс случайно встретил его в магазине через несколько дней после возвращения из Мексики; они вошли в бар пропустить по рюмочке, и Тим уговорил его пройти собеседование в «Латтимор-Давер». Дама, ответственная за набор кадров, была рада заполучить Александра Сейджа, выпускника Йельского университета и к тому же драматурга. «Я видела ваше „Путешествие на воздушном шаре“, – сказала она. – Остроумная пьеса. Вы сейчас над чем-нибудь работаете?» «У меня есть кое-какие замыслы, – ответил он, – но отныне я намерен ввести писательскую деятельность в русло нормальной жизни».
Именно этого больше всего и хотелось Алексу. Нормальной жизни, спокойного, без потрясений, существования. Он отчаянно старался забыть Салли Эвери, но не мог. Мучительные воспоминания о ней преследовали его, и, чтобы избавиться от них, Алекс решил заполнить каждую минуту разнообразными обязанностями, не оставляющими свободного времени.
Ему ничуть не нравилось писать тексты для коммерческой рекламы, однако он проявил такие способности к этому, что Милт Марш, главный режиссер рекламного агентства, без устали расхваливал его. Алекс приходил на работу рано и каждый вечер засиживался допоздна.
Это лишало его досуга, зато банковский счет Алекса пополнялся за счет сверхурочных. Он, начинающий, зарабатывал невероятную сумму – пятьдесят тысяч долларов! Между тем Милт уже намекал на «существенную» прибавку ближе к лету. Сейчас был конец января.
Алекс больше не думал о будущем. Все его прежние планы рухнули, энтузиазм исчез. Работая над пьесами, он обычно вставал около одиннадцати утра, обедал с кем-нибудь из друзей, писал до шести, потом где-нибудь развлекался, домой приходил около часу ночи и (если возвращался один) писал до рассвета. У него был свой распорядок дня. Никто не указывал ему, что и когда нужно делать. Теперь Алексу хотелось, чтобы его загрузили работой, лишив возможности думать и вспоминать.
Салли являлась ему в ночных кошмарах. Алекс, конечно, понимал, что не виноват в ее смерти. Однако мысль, что он мог предотвратить несчастье, преследовала его. Алекс казнил себя и за то, что струсил и убежал оттуда. Может, ему удалось бы убедить полицейских в своей невиновности?
Но ведь всем известно, что в тюрьмах полным-полно невиновных людей. Особенно в тюрьмах других государств.
Прилетев в Нью-Йорк, он отдал проявить пленку, отснятую Салли. Собравшись с духом, просмотрел негативы и заказал фотографию с того, где сам запечатлел Салли в Монтальбане. Теперь фотография в рамке стояла на полке в его гостиной, а возле нее лежали амулеты, купленные в тот роковой ноябрьский день. Для Алекса это был своего рода алтарь – место поклонения и покаяния. Когда-нибудь он напишет о Салли пьесу – во имя искупления грехов. А пока его пишущая машинка стояла в стенном шкафу и покрывалась пылью. Если кто-нибудь, заходя к нему, замечал фотографию Салли и спрашивал о ней, Алекс отвечал, что она была его другом. Однако его тон пресекал праздное любопытство.
В устричном баре было многолюдно и, как всегда, более шумно, чем в других нью-йоркских ресторанах.
Джон Кинсолвинг, поджидая Алекса, потягивал коктейль.
– Ну говори, что привело тебя сюда в середине рабочего дня?
– Ничего, – ответил Джон. – Раз в несколько недель я доставляю себе удовольствие и сбегаю с Уоллстрит.
Алекс рассмеялся:
– Неплохое название для пьесы… «Побег с Уоллстрит». Так и вижу его напечатанным на обложке.
– А автор, конечно, Александр Сейдж?
– Нет, Александр Сейдж нынче делает деньги. Для драматургии не остается времени. Как поживает Розмари?
– Хорошо, но разочарована тем, что тебя не видно с тех пор, как ты вернулся из Мексики.
– Так уж вышло. Новая работа заставила меня изменить уклад жизни, но скоро я выйду из спячки.
Алекс заказал пиво и устрицы, а Джон – рыбу-желтоглазку из озера Виннипег.
– В воскресенье Розмари устраивает традиционный поздний завтрак. Соберутся люди богемные, но тебе будут рады. Я тоже приглашен.
– А Розмари не собирается познакомить меня с одной из своих богемных подружек?
– Я отвечу на этот вопрос, если только ты припрешь меня к стенке. Кстати, у тебя сейчас кто-то есть?
– Нет.
– Ну тогда…
– Нет, Джон, я, пожалуй, воздержусь. Может, лучше поужинаем как-нибудь втроем – ты, я и Розмари?
– Да, ты стал совсем другим человеком, – заметил Джон. – Что же все-таки произошло с тобой в Мексике?
