– Понял, – даёт короткий ответ дядя Сеня и далее они оба мелькают на заднем плане, в том же закоулке на протяжении всей свадьбы.
– Чёрт, Линда… – посмеивается папа. – Катюха? Серьёзно? Ты за этим её позвала?
– Она его покорит, – гордо вскидывает подбородок мама. – И только она.
– Что там?.. – папа постукивает пальцем по виску мамы и покачивает головой с улыбкой.
– Там – любовь, – шепчет мама и касается папиных губ своими. – Только любовь. Всегда.
Три секунды наблюдаем на экране серые помехи как на старом ламповом телеке, и сразу после папа со всего размаха бьёт кулаком в челюсть какого-то мужика, которого я ни разу в жизни не видела.
– О-о-у, блядь! – горланят парни, топая ногами и повторяя резкое движение папиной руки, я же от неожиданности дёргаюсь, морщась и отворачиваясь, но так, чтобы держать плазму в поле зрения.
– Ещё раз увижу тебя рядом с моей семьёй – ты труп, – грозит папа, нависнув над мужчиной. И в тот момент ни у кого из присутствующих ни в кадре, ни в комнате, не возникает ни тени сомнения. – Ты понял меня?!
– Я должен был убедиться, – ухмыляется с асфальта мужчина и сплёвывает кровью в сторону. – Ты бы поступил точно так же.
– Уёбывай, сказал. Пока я тебя к твоему братцу не отправил.
– Паша! – выкрикивает мама строго, и камера дёргается в её сторону.
– Линда, вернись в ресторан, – приказывает папа, но ей, очевидно, глубоко начхать.
– Обязательно, – кивает медленно и протягивает к нему руку. – Вместе с тобой.
– Я не закончил, – цедит папа сквозь зубы.
– Вместе, – повторяет мама, гипнотизируя его взглядом. – Достойные всегда выбирают семью. Всегда, Паш. Вопреки всему.
– Линда… – хрипит поверженный.
– Молчи, Дим, – мама хмурится и на время отводит взгляд от папы. – Ты выбрал. Я – тоже. Прояви хоть каплю уважения. Хотя бы сейчас.
Кладёт руку на свой живот, используя свой главный козырь, и мужчина сдаётся:
– Прости. Прости меня…
– Просто признай, что даже сейчас, зная, как всё обернётся, ты бы сделал то же самое, – мама вскидывает подбородок, а мужчина морщится:
– Семья – это святое.
– Именно этим ты меня и подкупил, – неожиданно мягко улыбается мама. – И этим же оттолкнул. Будь счастлив. И… позволь быть мне, – мужчина просто роняет голову на асфальт, а мама утягивает папу обратно в ресторан: – Медленный танец, Паш. И постарайся не отдавить мне ноги.
– Я охуенный танцор! – надменно отбивает папа.
Отвратительный, вообще-то. Но они так трогательно топтались на крохотном пятачке посреди огромного зала, что я снова расплакалась.
– Ну ты и мямля! – куражится Слава и получает свой тычок промеж рёбер. – Ай!
– Завали, а? – прошу вполне по-человечески. – На тебя посмотрю, когда какая-нибудь дура согласится провести с тобой всю жизнь.
– Да на хер надо… – кривится брат, – от отношений один головняк и никакого профита.
Обжёгся уже. Всего восемнадцать, казалось бы… впрочем, свою первую рану на сердце я получила в том же возрасте.
Кладу ладонь ему на бедро и ободряюще похлопываю, в очередной раз пересматривая с парнями папин сокрушительный удар. Мощно, вообще-то. Такой гордостью захлёстывает, таким уважением проникаюсь, что никак иначе, кроме как с восхищением, смотреть на него уже не смогу. И дальнейшие события только усиливают мои чувства.
У мамы отходят воды на заднем дворе дачи Каралашвили.
– Упс… – выдаёт она, опуская взгляд вниз, пытаясь за огромным животом рассмотреть промокшие спортивные штаны.
– Всё будет хорошо, – уверяет папа стальным тоном. Внушителен, решителен и, судя по дальнейшим событиям, прекрасный актёр. – Блядь, всё трясётся внутри… – рычит и вместе с тем протяжно стонет, закусывая в зубах сигарету на следующем кадре. – Выруби свою грёбаную камеру! – накидывается на дядю Матвея.
– Для потомков! – ловко уворачивается тот. – И меня, на хрен, самого колошматит! Ленке через месяц рожать! Месяц! Месяц, брат…
– Ты охуеешь, какое это счастье, – с улыбкой выдаёт папа. – Клянусь, охуеешь.
– Верю, брат, верю…
Картинка прыгает от крепких мужских объятий, а камера выхватывает голубые ели вдоль забора роддома.
– Стрёмно, пиздец, – признаётся папа и растирает лицо ладонями. – Она ж там одна совсем…
– Там врач, акушерка и ещё толпа дармоедов, которые, походу, собираются тупо позырить за наши бабки, – ворчит дядя Матвей.
– Да, но она там одна, понимаешь? – почти шепчет папа. – Не разрешила присутствовать. Сильная, сама справляется. Без меня.
– Ты кого сейчас жалеешь, себя или её? – потешается в ответ.
– Ясен хуй, себя, – кривляется папа и отвешивает ему такую смачную оплеуху, что парни по обе руки от меня инстинктивно группируются. – На тебя посмотрю…
– А у нас – парные, – самодовольно хмыкает дядька и кадр тут же меняется. Он с ужасом в глазах смотрит в камеру и почти по слогам, рублеными фразами, выталкивает: – Для. Потомков. Никогда, слышите? Никогда. Не. Соглашайтесь. На. Парные. Роды. Я… блядь… я никогда не буду прежним. Никогда.
– Возьму на заметку, – ведёт плечами Тимур, брезгливо вздёргивая верхнюю губу.
– Похоже, у твоего папы есть видео, которое ты точно не хочешь смотреть, – ржёт сивым мерином Слава, пока я не осаживаю едко:
– Ты как будто из другого места появился.
– А сама? – ехидно топит братец.
– Я – из животика, – надменно вскидываю подбородок, на что он хмыкает:
– Ага, ради тебя маму вспороли. Гордись.
– Скот, – бубню себе под нос, пока колонки воспроизводят белый шум.
– Всё, что ли?.. – Тимур клацает по клавиатуре и перематывает добрые пять минут смятения своего отца, пока в кадре вновь не появляется мой.
– Мальчик или девочка? – явно подначивает его дядя Матвей.
– Вот вообще меня не это сейчас волнует… – отмахивается папа, гипнотизируя взглядом дверь.
– И всё же?
– Пацан. Отвали.
В ожидании замираем разом все. Несмотря на то, что точно знаем, что папа был прав. Даже Славка, живое доказательство, и тот задерживает дыхание, таким напряжённым выглядит отец. Скала. Ни одной эмоции на лице. Букет только сжимает с такой силой, что рубашка вот-вот по швам трещать начнёт, натягиваясь на каменных мышцах. И я точно знаю, что они именно такие: удивительно, но даже разменяв шестой десяток он не потерял форму. Похоже, мама-таки подпаивает его своим зельем долголетия, в отчаянной попытке провести вместе как можно больше времени.
Я видела уже эти кадры. Видела его лицо в высоком разрешении, на выписку Славы пригласили профессионального оператора. Но то, что снимал дядя Матвей разительно отличается. Честнее, что ли. Откровеннее. Это не просто хронология событий, это – сама жизнь.
– Линда, он такой маленький… – шепчет папа, принимая на руки Славу. На одну, вообще-то: он там с лёгкостью помещается.
– Он? – хихикает мама, поправляя сползший к глазкам чепчик нейтрально-бежевого цвета.
– Ребёнок… мой… наш… очуметь, какой крошечный, я даже представить не мог… – оторопело бормочет папа, неотрывно глядя на брата.
– Это мне? – мама скромно кивает на роскошный букет, который он продолжает сжимать в одной руке.
– Да, чёрт, прости, – выпаливает папа, немного приходя в себя. – Просто… я Марка таким даже не помню, а сравнить больше и не с кем. Кряхтит ещё так забавно…
– Как медвежонок, ага, – фыркает мама, принимая букет и не глядя передавая его кому-то в сторону.
– Я боюсь его сломать, – выдаёт, поднимая взгляд на маму.
– Он гибкий, – потешается добродушно и ныряет под выставленную в сторону руку, обхватывая обеими своими.
– Пацан, значит… – смакует папа с ухмылкой.
– Ребёнок, – продолжает мутить воду мама. – Где Надюша? Соскучилась ужас как…
– Пацан, – довольно констатирует папа на следующем кадре, нависнув над голым Славкой, которого мама переодевает на пеленальном столе в детской. – Вне всяких сомнений.
– Да уж точно! – мама прыснула, ловко подсунув подгузник под мелкую задницу брата. – Акушерка чуть до инфаркта не довела, встретив его громким «ого!». По всем параметрам в тебя.
