– Я… ничего… не… вижу… – Губы ее едва двигались, и она еле шевелила языком.
– Это потому, что на левом глазу у вас повязка, а правый сильно заплыл.
Из чашки-поильничка сиделка влила в рот Аннабел немного воды, но Аннабел вырвало. Сиделка вытерла ей губы и продолжала утешать до тех пор, пока Аннабел вновь не погрузилась в тяжелый сон.
Суббота, 1 февраля 1969 года
Едва открыв глаза, Миранда потянулась к телефону из слоновой кости, что стоял на тумбочке возле кровати.
– Сейчас только семь утра. В больнице сказали, что звонить можно не раньше девяти, – сонным голосом напомнил Энгус.
– Я забыла. – Миранда вздохнула и сладко потянулась, озаренная бледными лучами зимнего солнца. – Как мне хорошо, хорошо, хорошо, – тихонько шепнула она.
– Я много практиковался, – гордо сообщил Энгус.
– Практики на стороне больше не будет! – она нежно ущипнула его довольно большое ухо. – Я ревнива.
– Значит, теперь ты выйдешь за меня? Миранда приподнялась на локте:
– Погоди, милый, дай мне собраться с мыслями.
На самом деле его предложение доставило ей несказанное удовольствие. Препятствия, отравлявшего ей все прежде, больше не существовало, и она была рада провести в постели с Энгусом хоть целую неделю, а рядом с ним – всю жизнь. Она верила, что теперь, после всего, что с ними обоими произошло, они будут вместе даже еще счастливее, чем раньше, – по тем же самым причинам, которые в свое время заставили ее стать его невестой. Но она не могла думать о будущем, не разобравшись с настоящим. И не желала вновь рисковать и причинить боль Энгусу или самой себе скороспелым решением: хотя теперь все уже было позади, в глубине души она могла признаться себе в том, как сожалела об их разрыве.
Аннабел очнулась около десяти часов утра. Сначала еле слышно, из какого-то дальнего далека, до нее стали доноситься голоса медсестер и сиделок, потом шлепанье резиновых тапочек по пластиковому полу, звяканье посуды, тихая музыка, льющаяся из радиоприемника. Затем ноздри ее уловили слабый запах антисептика.
Правая рука Миранды ощущала тепло: кто-то держал ее в своей руке.
– Скотт? – прошептала Аннабел.
– Я здесь уже больше часа, детка.
– Пожалуйста… не уходи… больше…
– Никогда в жизни, родная.
– Прости… прости меня…
– И ты меня тоже!
В течение всех долгих часов перелета через Атлантику Скотт не мог думать ни о чем другом, кроме Аннабел и их отношений, и в конце концов пришел к решению, что в угрожающем развалиться браке не бывает невиновных и что, если один из супругов сваливает всю вину на другого, вряд ли им удастся решить свои проблемы и спасти брак.
Их брак с Аннабел не был равноправным: навсегда как-то само собой определилось, что он – ведущий, а она – ведомый, что он – главный, а она – нечто среднее между заместителем и адъютантом, что ее желания и нужды менее важны, чем его работа, и что сама Аннабел служит чем-то вроде фона, еще больше оттеняющего сияние звезды Скотта, и одновременно символом его блестящего положения. Скотт подозревал, что, не свяжись его жена с этим негодяем Адамом, она оказалась бы в объятиях другого – любого, кто дал бы себе труд убедить ее, что она нужна и важна ему как человек, а не как изящное дополнение к его имиджу сильной и умной личности, собственными руками сделавшей свою карьеру и достигшей в ней завидных высот.
Скотт поцеловал руку Аннабел и, прижавшись к ней лицом, торопливым шепотом произнес то, что так хотел сказать жене:
– Я думал, детка, что моя работа – достаточно серьезная причина для того, чтобы пренебрегать всем остальным. Я не сомневался, что все свое время и силы необходимо посвящать только ей. Теперь все будет иначе, родная моя. Я хочу добиться настоящего успеха, но хочу также и просто жить – для себя, для тебя, для нас.
Несмотря на состояние Аннабел, она не могла не почувствовать, сколько тепла и нежности вложил Скотт в эти слова. Какая разница между его чувством к ней, исполненным подлинной любви, и безупречно внимательным, но всегда отстраненно-холодноватым отношением Адама!
– Мне так стыдно, Скотт! – прошептала она.
– И мне тоже. Теперь я буду заботиться о тебе, – ответил Скотт, бережно опуская руку жены на простыни и прижимаясь к ней щекой.
– Что… со мной… случилось? – спросила Аннабел.
– Какие-то подонки напали на тебя, избили и украли сумочку. Полиция хочет задать тебе несколько вопросов, но это позже. У тебя сломаны рука и несколько ребер, и… нос тоже пришлось приводить в порядок. Но он будет выглядеть точно так же, как прежде, – хирург дал честное слово.
– У меня что-то с глазами.
– Да, детка. Им здорово досталось.
– Но все будет в порядке?
Скотт чуть помедлил, прежде чем ответить:
– Конечно.
– Ты не умеешь врать, Скотт.
Помолчав, он сказал:
– Правый глаз будет в порядке.
Тихие рыдания Аннабел болью отозвались в сломанных ребрах.
– Видеть ты наверняка будешь, – принялся успокаивать ее Скотт. – А для меня, чем бы все здесь ни кончилось, не имеет никакого значения… О Господи, не надо было тебе говорить…
– Но я хочу знать всю правду… Я больше не хочу, чтобы со мной обращались, как с ребенком.
– Не буду, не буду, родная, – Скотт снова поцеловал ее руку. – И знаешь что? Конечно, если ты все еще этого хочешь… Понимаю, я сам всегда говорил, что Нью-Йорк – не слишком подходящий город для того, чтобы растить ребенка… Но что за черт – ведь другие-то это делают! Почему же мы не можем?
Аннабел перестала плакать.
– Вы можете вспомнить, что с вами произошло, мэм? – тихо спросил голос невидимого полицейского.
– Наверное, очень мало, – прошептала Аннабел. – Но я попробую.
В пять часов Аннабел наконец удалось вырваться из дома Адама под предлогом, что у нее назначена примерка. Она торопливо шла по улице, скользя на покрытом снежной кашей тротуаре. Свернула налево, на Понт-стрит, в надежде поймать такси, но машины проезжали редко, да и людей вокруг не было.
Чисто автоматически Аннабел отметила, что у боковой двери уже закрывшегося цветочного магазина на углу Кэдогэн-лейн появилась невысокая женская фигура в темной одежде. Когда Аннабел поравнялась с женщиной, та внезапно бросилась к ней и отработанным движением ткнула растопыренными указательным и средним пальцами ей в ноздри, отчего голова Аннабел резко откинулась назад. Одновременно женщина зацепила правой ногой левую ногу Аннабел и рванула на себя. Взмахнув руками, Аннабел попыталась было удержать равновесие, но это не удалось, и она со всего размаху упала на спину в жидкую грязь.
Сзади послышался шум подъезжающего автомобиля. Лежа на асфальте, в свете уличного фонаря Аннабел увидела двух мужчин с натянутыми на голову чулками, что превращало их стянутые капроном лица в какие-то жуткие, нечеловеческие маски.
