Он разводит руки в стороны и, немного смущаясь, делает несколько движений бедрами.
Я вспыхиваю и растерянно гляжу на Эндрю. Его лицо серьезно, но зеленые глаза смеются.
— Но ведь музыка не играет, — лепечу я.
— И вправду не играет… Черт возьми!
Он машет рукой кому-то в другом конце помещения, и через несколько секунд джук-бокс, стоящий рядом с игровым и торговым автоматами, вдруг оживает.
У меня еще не прошел мандраж после недавнего дебюта на сцене, да вдобавок чувствую, что отказать этому человеку — значит кровно обидеть его, и, выходит, танцевать с ним надо обязательно.
Снова гляжу на Эндрю, а он знай себе подмигивает весело.
Бородач берет меня за руку, поднимает ее над моей головой, и я инстинктивно верчусь на месте. Танцую с ним два танца подряд, пока меня наконец не спасает Эндрю: вклинивается между нами, крепко прижимает меня к себе и начинает игриво подергивать бедрами. Обе руки его у меня на талии. Мы танцуем, потом разговариваем с разными людьми, болтаем о том о сем и даже играем в дротики вместе с Карлой. Уходим из бара уже за полночь.
На обратном пути Эндрю отрывает взгляд от дороги и смотрит на меня:
— Ну, как ты?
— Ты оказался прав, — отвечаю я. — Я совсем иначе себя чувствую, не знаю, в хорошем смысле, конечно… Никогда не думала, что у меня такое получится.
— Я рад, — тепло улыбается он.
Отцепляю ремень безопасности и подвигаюсь поближе к нему. Он кладет руку мне на плечо.
— Ну а как насчет завтра?
— Что завтра?
— Что-что… Хочешь спеть еще завтра вечером?
— Нет-нет, мне кажется, я не смогу…
— Ладно, все нормально. — Он гладит мне руку. — Хватит пока и одного раза. Я сам не ожидал такого, так что не волнуйся, настаивать не буду.
— Нет, — поворачиваюсь я к нему всем телом. — А знаешь что? Пожалуй, я спою. Да, я хочу спеть еще разок.
По лицу вижу, что он удивлен.
— Ты серьезно?
— Да, серьезно.
Демонстрирую перед ним все свои тридцать два зуба.
В ответ он делает то же самое.
— Отлично, — говорит он, легонько ударив по баранке, — завтра вечером выступаем.
В гостинице, придя в номер, сразу лезем в душ и занимаемся там любовью. И только потом идем спать.
В Новом Орлеане остаемся еще на две недели, выступаем в «Олд пойнт», потом в других барах и клубах города. Еще месяц назад скажи мне кто-нибудь, что я буду выступать как певичка в ночных клубах, я бы рассмеялась ему в лицо — что за чушь собачья! А теперь пожалуйста, распеваю вовсю. И «Заброшенную усадьбу», и другие песенки, которые мы с Эндрю успели разучить. На переднем плане, конечно, Эндрю, он в центре внимания, я лишь оттеняю его талант. Но всем очень нравится наш дуэт. После выступлений к нам подходили, жали руки, просили спеть любимую песню, уже на заказ, но Эндрю неизменно, хотя и очень вежливо отказывал. Перед каждым выступлением я все еще волнуюсь и ужасно боюсь, что придется петь по заказу. К моему огромному изумлению, у меня даже автограф просили или фотографию, и не раз, причем все незнакомые люди. Наверное, спьяну. Иначе и быть не могло, да и все, что происходило со мной в последнее время, было очень странно, даже несколько дико.
К концу этих двух недель у Эндрю появилась еще одна любимая группа. «Сивил Уорз» он теперь любит не меньше, чем я сама. А прошлым вечером, нашим последним вечером в Новом Орлеане, мы лежали в постели и распевали… Нет, конечно, лишь подпевали песне «Poison & Wine» [18], звучащей из мобильника рядом с кроватью… и… мне кажется, что, повторяя слова песни, мы говорили друг другу все, что хотели бы сказать сами, все, что было у нас на душе…
И мне кажется, у нас это получилось…
Я уснула в его объятиях со слезами на глазах.
Я умерла и вознеслась на небеса. Да… мне кажется, я наконец умерла.
ЭНДРЮ
— Это необходимо сделать, просто на всякий случай, — говорит Марстерс, сидя в своем ничем не примечательном офисном черном кресле на колесиках, в накинутом на плечи ничем не примечательном, стандартном белом халате.
— Не вижу смысла, — отвечаю я, сидя с другой стороны стола. — Что тут еще можно сказать? Что еще можно найти?
— Но ты…
— Знаете что? Пошли вы… — Я встаю, уронив за спиной стул, и он падает прямо на горшок с цветком. — Я не буду вашим подопытным кроликом.
Я выхожу из кабинета, так хлопнув дверью, что стекла чудом не вылетают из окон.
— Эндрю! Просыпайся, малыш! — слышу я голос Кэмрин.
Открываю глаза. Я сижу в машине рядом с водительским местом. За рулем Кэмрин. Интересно, долго ли я спал.
Приподнимаюсь в кресле, разминаю спину, гну ее в разные стороны, тру ладонью лицо.
— Ну как, выспался?
Уже ночь. Гляжу на Кэмрин, вижу ее озабоченное лицо, она бросает на меня быстрый взгляд, потом снова смотрит на дорогу.
— Ага, — киваю я, — неплохо вздремнул. Правда, приснился какой-то кошмарный сон, не помню о чем.
Снова соврал.
— Ты во сне ударил кулаком по приборной доске. Ни с того ни с сего. Я перепугалась до смерти.
— Извини, детка. — Я тянусь к ней и целую в щечку. — Ты давно уже за рулем?
Она бросает взгляд на светящийся циферблат:
— Не знаю, пару часов, наверное.
Гляжу на приближающийся дорожный знак: интересно, исполнила ли она то, что я просил, а просил я держаться трассы номер девяносто.
— Останови вон там. — Я киваю на открытую площадку рядом с дорогой.
Она съезжает с шоссе на разбитый асфальт и останавливает машину. Хочу выйти, но она берет меня за руку.
— Погоди… Эндрю.
Гляжу на нее и жду. Она заглушает двигатель и снимает ремень безопасности.
— Теперь я поведу, а ты поспи немного.
— Хорошо, — отвечает она, грустно глядя на меня.
— В чем дело?
Она хватается за руль, откидывается на спинку сиденья.
— Не знаю теперь, стоит ли ехать в Техас.
— Почему? — Я подвигаюсь к ней ближе.
— Потому что… Ну, приедем, и что потом? Мне кажется, это конечный пункт. Там твой дом. И что мы будем делать дальше?
Я прекрасно понимаю, что ее мучит, меня самого уже давно мучают те же страхи.
— Что захотим, то и будем делать. — Я поворачиваюсь к ней, протягиваю руку, беру пальцами за подбородок. — Посмотри на меня.
Она повинуется. Вижу в ее глазах тоску и испуг. Понимаю все без слов, потому что сам чувствую то же самое.
Судорожно сглатываю, потом наклоняюсь и осторожно целую ее:
— Решим все на месте, когда приедем, договорились?
