Впрочем, возможны оба варианта.
На третий день Эндрю уже вполне уверенно заявил, что мы готовы выступать и он намерен скоро отправиться в «Олд пойнт».
У меня же такой уверенности нет. Мне нужно репетировать еще не меньше недели, может, месяцок или даже годик… а то и два.
— У тебя нормально получится, — говорит он, шнуруя ботинки. — Да какое там нормально — просто супер. Вот увидишь. Мне еще придется отбивать от тебя восторженных поклонников.
— Да не болтай ты, — отмахиваюсь я и надеваю черный топик с изящными цепочками вместо бретелек. В такой вечер с бретельками как-то надежней. — Я видела, как на тебя пялились девицы, когда ты пел. Для меня главное, чтобы ты был рядом, все станут глазеть только на тебя, а меня никто и не заметит, даже если дам петуха.
— Детка, да ты знаешь эту песню назубок, а поешь даже лучше меня, — говорит он. — И вообще, хватит скулить.
Он надевает черную футболку, и великолепные мышцы его живота, увы, скрываются под ней. На нем еще черный ремень с серебряными заклепками, но он лишь слегка заправляет футболку за широкую пряжку, а так она свободно свисает вокруг его точеного торса и бедер. Темные джинсы, слегка взъерошенные волосы… О чем он только что говорил?
— Помни только одно, — продолжает Эндрю, опрыскивая себя дезодорантом, — тебе не надо петь каждую строчку. Пользуйся любой возможностью не петь, хотя, если чувствуешь, что тащит, подпевай, ничего страшного, понятно? — Он умолкает, смотрит на меня, подняв бровь. — Я ничего тебе не запрещаю, просто подумал, что ты будешь чувствовать себя органичней, спокойней, если петь будешь меньше.
— Да это все понятно, я ведь привыкла петь всю песню, пропускать мне сложней, боюсь сбиться.
Он кивает.
Надеваю новые туфельки на шпильках, иду посмотреться в зеркало.
— Какая же ты красивая! — восхищается Эндрю, подходя ко мне сзади.
Он обнимает меня за талию и целует в шею, потом шлепает по попке, обтянутой тесными джинсами, и я слегка взвизгиваю: мне все еще больно.
— И еще, детка, я обожаю твои косички.
Он нежно гладит лежащие у меня на плечах косички, а потом игриво целует в щечку.
Я отстраняюсь и в шутку отталкиваю его:
— Отстань, испортишь весь макияж.
Он с улыбкой отходит в сторону, берет лежащий на ночном столике бумажник, сует его в задний карман.
— Ну, думаю, пора.
Выходит на середину комнаты, протягивает мне руку, другую закладывает за спину и, продолжая улыбаться, кланяется. Я церемонно беру его под руку, и он ведет меня к двери.
— А гитара?
Останавливаемся перед дверью, он благодарно заглядывает мне в глаза.
— Ты права, гитара нам, пожалуй, не помешает, — говорит он и берет инструмент. — Если нам не повезет и сегодня там нет Эдди, можно остаться вообще без инструмента.
— И прекрасно… Какая я дура! Ну кто меня за язык тянул?
Он усмехается и подталкивает меня к выходу.
На этот раз мы едем на машине. Эндрю, как взглянул на мои туфельки, сразу понял, что своим ходом я туда не дойду, а перспектива тащить гитару да еще меня на руках в придачу его не слишком радовала. Вместо парома едем по шоссе, переезжаем Миссисипи через мост и успеваем как раз к темноте. Ох, лучше пошли бы пешком, уж очень быстро добрались, эта мысль до меня доходит, когда мы уже подъезжаем. Еще минута, и мы на месте.
У меня начинает сосать под ложечкой и дрожат коленки.
Останавливаемся на Оливер-стрит, выходим. Теперь ноги мои вдруг тяжелеют и словно врастают в асфальт.
Эндрю закрывает машину, подходит ко мне, обнимает и осторожно прижимает к себе.
— Если не хочешь, не пой, я тебя не заставляю, — милостиво позволяет он, видя мой мандраж.
А у меня такое чувство, что еще немного — и на тротуаре останется обед, который я недавно съела.
Оторвав меня от груди, он берет мое лицо в ладони и заглядывает в глаза:
— Я серьезно, детка, кроме шуток, я не желаю, чтобы ты пела, даже ради меня, если сама не хочешь.
Я нервно киваю и делаю глубокий вдох. Он все еще держит мое лицо в ладонях.
— Нет, я смогу, — отвечаю я, а сама опять киваю, как китайский болванчик, пытаясь собрать в кулак все остатки мужества. — Я хочу.
Он проводит по моим щекам большими пальцами:
— Ты уверена?
— Да.
Его зеленые глаза улыбаются, и я уже начинаю верить, что они обладают магической силой. Он берет меня за руку. Достает с заднего сиденья гитару, и мы вместе входим в «Олд пойнт».
— Пэрриш! — кричит Карла из-за стойки, поднимает руку и машет, чтобы мы подошли к ней.
Не отпуская моей ладони, Эндрю пробивается сквозь толпу к бару. На экране телевизора за спиной Карлы мелькает рекламный ролик, отбрасывая вокруг разноцветные лучи.
— Привет, Карла. — Эндрю перегибается через стойку и обнимает ее. — Эдди сегодня здесь?
Она упирает руки в бедра и улыбается мне:
— Конечно, где-то крутится. Привет, Кэмрин, рада тебя видеть.
Я кисло улыбаюсь в ответ.
— Я тоже, — бормочу я, губы едва шевелятся, словно каменные.
Эндрю усаживается на табурет у стойки и жестом приглашает меня занять соседний. Я подпрыгиваю и сажусь. Нервы натянуты, как струны. Думать могу только о том, сколько же здесь народу. Глаза сами собой беспокойно бегают по залу, по головам людей, многие из которых уже начинают вставать, потому что снова играет музыка. Она звучит все громче, и Эндрю с Карлой приходится кричать друг другу через стойку.
— Как думаешь, сегодня можно втиснуть нас в программу? — спрашивает Эндрю.
Карла наклоняется к нему еще ближе.
— Вас? — Она бросает на меня быстрый взгляд. — Вы что, хотите спеть вдвоем? Круто!
Похоже, идея ей нравится.
Сердце мое замирает, потом катится куда-то к чертовой матери.
Судорожно глотаю комок в горле, но на его месте тут же вспухает новый.
Карла склоняет голову набок, и ее и без того широкая улыбка становится еще теплее.
— Да не волнуйся ты, дорогуша, у тебя здорово получится, я не сомневаюсь, ты всех тут обаяешь.
Она протягивает руку куда-то за спину, достает маленький стаканчик и наливает выпивку. Рядом со мной с другой стороны на табурет садится какой-то мужчина, наверное завсегдатай, потому что рта ему открывать не приходится, Карла сама знает, что ему надо.
Впрочем, на него она и не смотрит, все внимание к нам с Эндрю.
— Да я уже какой день пытаюсь втолковать ей это, — говорит Эндрю, — но, сама понимаешь, в первый раз, ты уж с ней поласковей.
— В первый раз и в последний, — поправляю я его.
Карла исподтишка усмехается Эндрю и снова смотрит на меня:
