Ох-хо-хо…
Гляжу на него, сощурив глаза:
— Зачем это тебе понадобилось ее учить?
Его ямочки снова становятся глубже.
— Если я правильно помню, ты сама отреклась от своей свободы, когда выиграла у меня на бильярде.
Ну просто демон-искуситель, иначе не скажешь, глядя на эту рожу.
Я качаю головой, сначала медленно, но по мере того, как ситуация доходит до меня во всей своей наготе, движения мои убыстряются.
— Слушай, вот твои собственные слова… — Он смотрит на меня не отрываясь. — Цитирую: «Такая свобода мне не нужна, если, конечно, речь не идет про поедание насекомых или высовывание голой попы из окна машины». Извини, детка, но слово не воробей.
— Нет… Эндрю… — Я делаю шаг назад, складываю руки на груди. — Я не могу петь перед толпой народу, не надо меня заставлять. Это просто жестоко.
— По отношению к тебе или к слушателям?
Ухмыляется.
Я с силой наступаю ему на ногу.
— Шучу! Да шучу же! — громко смеется он.
— Все равно, не заставляй меня.
Он наклоняет голову набок, зеленые глаза загораются дьявольским огнем. В такие минуты он просто неотразим.
— Нет, конечно, я и не собираюсь тебя заставлять, но…
О господи, теперь он что-то финтит и, кажется, сердится. И хуже того, на меня это действует!
— Но, понимаешь, я очень-очень хочу, чтобы ты спела. — Он берет меня под локотки и тянет к себе.
Я сердито что-то ворчу сквозь зубы.
Раз Миссисипи. Два Миссисипи. Три Миссисипи.
Делаю глубокий вдох.
— Ну ладно.
Лицо его так и сияет.
— Но только один раз! — поднимаю я палец. — И если кто-нибудь станет надо мной смеяться, будешь мне носить передачи в тюрьму, понял?
Он берет в ладони мое лицо, сжимает щеки и целует в выпяченные губы.
Через несколько минут Эндрю возвращается с сумками и гитарой брата.
Он явно воодушевлен, глаза сверкают.
А я трясусь от страха и уже грызу себя за то, что поддалась на его авантюру. Но не могу не признаться, что ощущаю еще и приятное возбуждение, правда самую капельку. И не так уж я боюсь стоять перед толпой: в девятом классе без особых проблем я толкала доклад об опасностях, которым в наши дни подвергается природа, а когда в выпускном классе мы ставили «Пролетая над гнездом кукушки», играла сестру Рэтчед. Но пение — совсем другое дело. Кстати, на сцене я играю довольно неплохо. А вот петь, особенно дуэтом, да еще с Эндрю, который поет как бог, как настоящая рок-звезда, так что девушки кипятком писают… да-а, это вам не фунт изюму.
— А я думала, ты не хочешь слушать музыку, которая мне нравится…
Эндрю ставит сумки на пол и идет с гитарой ко мне:
— Да что там музыка… Ты так красиво танцевала и пела под эту музыку, что… я просто приторчал.
— «Сивил Уорз» сейчас мне нравятся больше всего. — Я выхожу из ванной, завернув мокрые волосы в полотенце. После того как Эндрю принес шампунь, я решила еще разок помыть голову. — А эта песня называется «Заброшенная усадьба».
— А что, вполне современный фолк, — замечает он, перебирая струны. — Мне нравится. — Прекращает играть, поднимает голову. — Где твой мобильник?
Я иду к окну, беру телефон, возвращаю песню на начало и передаю ему. Он кладет с собой рядом на кровать и включает. Я продолжаю сушить волосы, а он принимается на слух подбирать аккорды, то останавливая, то снова включая музыку. И буквально за несколько минут, всего пару раз взяв неправильный аккорд, уже свободно играет первый рифф.
К наступлению темноты Эндрю уже с легкостью играет всю песню, кроме одного коротенького проигрыша, который он постоянно путает с другим. Желание как можно скорее заучить мелодию заставило его найти музыку в Интернете, и дело пошло гораздо быстрее.
А со словами еще проще.
— Думаю, я уже вполне сносно играю, — говорит он, сидя на подоконнике на фоне потемневшего, затянутого дождевыми тучами неба.
Дождь начался около восьми и до сих пор так и не закончился.
Время от времени я присоединяюсь к нему, мы поем вдвоем, но я, кажется, слишком волнуюсь. Честное слово, не знаю, как я буду участвовать в этом безумном предприятии, если так трясусь, когда рядом только он один. Ведь передо мной будет толпа народу. Кажется, я уже ощущаю этот проклятый приступ страха перед публикой.
— Давай-давай, детка, — подбадривает он, кладя пальцы на струны. — Если знаешь слова, это еще не значит, что ты не должна со мной репетировать.
Я плюхаюсь на кровать:
— Только пообещай, что не станешь корчить эти свои глупые рожи и ухмыляться…
— Да я дышать перестану, — смеясь, отвечает он. — Клянусь! Ну, поехали.
Вздыхаю, встаю с кровати, кладу на ночной столик недоеденный кусок вяленой говядины. Эндрю берет гитару, делает еще глоток холодного чая из бутылки, чтобы прочистить горло.
— Ты только не волнуйся, — успокаивает он. — Мужской голос должен петь гораздо больше строк, чем женский, у тебя только в одном месте соло, остальное мы поем вместе.
— И то слава богу, — вздыхаю я, нервно пожимая плечами, — большую часть песни моего голоса будет почти не слышно.
Он сует медиатор в рот и протягивает мне руку:
— Иди-ка сюда, детка.
Подхожу, беру его за руку, он подтягивает меня ближе, между расставленных ног, вплотную к гитаре. Стою, не шевелясь, и жду. Он снова берет медиатор.
— Мне очень нравится твой голос, поняла? Но даже если бы я считал, что ты совсем не умеешь петь, все равно хотел бы, чтобы ты спела со мной. И мне плевать, что подумают другие.
Я сдержанно улыбаюсь, впрочем, скорее неуверенно.
— Ладно, — говорю я, — так и быть. Но только ради тебя, помни! И ты будешь мой должник, понятно? — тычу я в него пальцем.
— Прежде всего, — качает он головой, — я не хочу, чтобы ты делала это ради меня, но, поскольку лучше репетировать, чем спорить, я подожду, что ты скажешь после того, как мы с тобой выступим в «Олд пойнт».
— Хорошо.
Он кивает и отпускает меня, а сам снова начинает перебирать медиатором струны.
— Погоди, погоди, может, ты тоже встанешь, тогда я не буду чувствовать, что я как-то отдельно.
Эндрю смеется и слезает с подоконника:
— Черт с тобой… Хочешь, чтобы я стоял? Пожалуйста! Хочешь петь с сумкой на голове? Пожалуйста! Главное — пой, понятно?
А что, думаю, неплохая идея! Но он сразу подмечает, что глазки мои загорелись.
— Ладно-ладно, Кэмрин, никаких сумок, ишь ты… Все, начинаем.
Мы репетируем до самой ночи, но потом приходится прекратить, чтобы не беспокоить соседей за стенками. А жаль, я уже вошла во вкус и начинаю понимать, что к чему, чувствую себя свободней и не очень беспокоюсь о том, что скажет Эндрю.
