Ник побежал через двор. Когда он подбежал к Иззи, она подняла к нему мокрое от дождя лицо и широко улыбнулась:
— Папа, смотри!
Ник увидел, на что она показывает, и медленно опустился на колени на мокрую траву. На вишневом дереве он увидел прекрасный розовый бутон.
* * *
Осень вернула в Южную Калифорнию краски. Коричневая трава начала зеленеть, серый воздух, очищенный сентябрьскими ветрами, вернул себе весеннюю голубизну. Местные радиостанции начали нескончаемый поток болтовни о футболе. Это был сезон резких, внезапных изменений: за жаркими днями приходили холодные звездные ночи. Летние рубашки убирались в ящики, и на смену им доставались пуловеры. Птицы стали одна за другой исчезать, бросая свои гнезда. Калифорнийцы, которые уже привыкли к легкой одежде, начали мерзнуть. Они дрожали, когда налетал ветер и срывал с деревьев вдоль дороги последние красные листья. Машин, которые сворачивали в сторону пляжа, стало заметно меньше. Перекрестки освободились от толп туристов, и только самые стойкие из них отваживались войти в Тихий океан в это время года. Количество серферов на пляже сократилось до нескольких мужественных смельчаков в день.
Пришло время отпустить Натали. Но как это вообще можно сделать? Энни семнадцать лет пыталась защитить свою дочь от внешнего мира, а теперь вся эта защита заключалась только в любви, которую она дала Натали, в словах, которые были обращены к ней, и в примере, который она ей подавала.
Пример…
Энни вздохнула, вспоминая разговор с Натали. Узнав, что она не стала хорошим образцом для подражания, Энни была глубоко задета. Теперь уже поздно менять все, чем она была и что она делала как мать. Время Энни кончилось.
— Мама? — Натали заглянула в спальню.
— Привет, Нана, — ответила Энни. — Входи.
Натали прилегла на кровать рядом с Энни.
— Мне не верится, что я правда уезжаю.
Энни обняла дочь за плечи. Не может быть, чтобы это прекрасное создание было тем самым ребенком, который когда-то лизал металлическую стойку горнолыжного фуникулера на горе Маммот, или девочкой, почти подростком, которая, увидев страшный сон, прибегала к родителям и забиралась к ним в постель.
Семнадцать лет пролетели как короткий сон. Слишком быстро.
Энни рассеянно перебирала белокурые волосы дочери. Она готовилась к этому дню, кажется, целую вечность, чуть ли не с тех пор, как впервые отвезла Натали в детский сад, и все равно была не готова.
— Я тебе уже говорила, как я тобой горжусь?
— Всего лишь миллиард раз.
— Пусть это будет миллиард первый.
Натали придвинулась ближе и положила руку на живот Энни.
— Что показали последние анализы и ультразвук?
— Все хорошо и со мной, и с ребенком. Это здоровая девочка. Тебе не о чем беспокоиться.
— Ей повезло, что у нее будет такая мама, как ты.
Энни накрыла руку Натали своей. В этот день, когда ее дочь отправляется в самостоятельное плавание по жизни, ей хотелось сказать так много. Но все самое важное, что она могла сказать, было уже сказано. А повторять все снова Энни не хотелось. Правда, было бы здорово, если бы ей пришел в голову совет, который она могла бы передать своей дочери как фамильную ценность.
Натали обняла мать.
— Что ты будешь делать, когда я уеду?
«Уеду». Какое холодное, чужое слово, как «смерть» или «развод».
— Скучать по тебе.
Натали посмотрела в глаза Энни:
— Помнишь, когда я была маленькая, ты часто спрашивала меня, кем я хочу быть, когда вырасту?
— Помню.
— А ты, мама? Что ты говорила дедушке Хэнку, когда он задавал такой же вопрос тебе?
Энни вздохнула. Как объяснить Натали то, что она сама поняла совсем недавно, прожив на свете почти сорок лет? Хэнк никогда не задавал этот вопрос своей единственной дочери. Он был одиноким, потерянным отцом, отцом-одиночкой, застрявшим в другом, своем времени. Он учил свою дочь, что жизнь женщины определяет мужчина, который ее выберет. Ему самому всегда говорили так, и он считал, что девочкам ни к чему мечты о будущем, мечты — это для мальчиков, которые вырастут и станут управлять бизнесом и делать деньги.
Энни совершила много ошибок, и большую часть из них потому, что она прочно обосновалась на обочине дороги под названием «жизнь». Но теперь она знала, что жизнь невозможна без риска, и если окажется, что твое существование безмятежно и безоблачно, то это означает только одно: ты никогда ни к чему по-настоящему и не стремилась.
Наконец-то в жизни Энни было то, к чему она стремилась, и появился риск, на который она готова была пойти. Она повернулась к дочери.
— В Мистике вдруг поняла, что мне очень хочется открыть свой книжный магазин. В конце главной улицы города есть прекрасный викторианский дом, и его первый этаж свободен.
— Отличная идея! Так вот почему ты читала все эти книги по бизнесу?!
Энни спрятала улыбку и кивнула. Она вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которая только что показала подруге свое самое дорогое сокровище и увидела сама, что оно прекрасно.
— Да.
На лице Натали появилась улыбка.
— Здорово, мам, так и надо! У тебя бы все получилось! Ты была бы серьезным конкурентом книжному магазину в Малибу. Может, я бы даже могла работать у тебя во время летних каникул, когда буду приезжать домой.
Энни отвела взгляд. Открыть книжный магазин здесь, под пристальным, оценивающим взглядом Блейка, вовсе не входило в ее планы. Она хорошо представляла себе комментарии мужа, совсем не похожие на одобрение Ника.
В дверь постучали.
Энни напряженно посмотрела на дочь. Пора?
— Войдите! — крикнула она.
В комнату размашисто вошел Блейк, он был в черном легком костюме, на лице сияла улыбка.
— Привет, дамы. Натали готова? За ней приехали миссис Петерсон и Салли.
Энни невесело рассмеялась:
— Я всегда представляла, что сама потащу твой багаж по лестнице в общежитии и распакую твою одежду. Я хотела, чтобы хоть в самом начале твоей самостоятельной жизни твои вещи были в порядке.
— Мне бы пришлось вызвать охрану, чтобы от тебя избавиться.
Натали засмеялась, но потом ее смех перешел в слезы. Энни привлекла ее к себе:
— Я буду по тебе скучать, малышка.
Прильнув к матери, Натали прошептала:
— Пока меня не будет, не забудь про книжный магазин.
Энни отстранилась первой, она понимала, что именно она должна это сделать. Она дотронулась до нежной щеки Натали, всмотрелась в дорогие голубые глаза, впервые за много лет вспомнив, что когда-то они были синевато-серыми. Как давно это было…
