Он к нам уже не возвращается…».
Не возвращается…
Когда-то это было моей смой заветной мечтой – никогда больше не видеть Никиту Соболевского. Забыть. Вычеркнуть этого страшного человека из собственной жизни.
А теперь, что со мной случилось?
И можно было бы сказать, что ничего особенного, да только…Черт! Не получалось! Хотя я всеми силами пыталась воскрешать в своих мыслях весь тот негатив, что стоял, между нами, долгие годы. Но теперь он подернулся флёром тех чувств, что, по его словам, он испытывал ко мне.
Испытывал…
Вбежала в холл общежития как шальная и ломанулась сквозь турникет. Вокруг смеялись студенты, обсуждали предстоящие новогодние праздники, а мне хотелось выть под похоронный марш и тонуть в своем смятении целую вечность.
Пока я не пойму наконец-то от чего так скулит мое сердце. От чего по венам вдруг вместо крови побежал кипяток, обжигая внутренности и заставляя их покрываться огромными кровоточащими волдырями. И наконец-то, от чего при мысли, что я больше никогда не увижу Соболевского, меня накрывает волной удушающей паники?
Ворвалась в комнату, разделась рывками и тут же на кровать, под подушку. Спрятаться от тягостных дум, но они как тараканы лезли из всех щелей.
Больше не будет черных глаз.
Не будет букетов с белоснежными гортензиями.
Не будет его сногсшибательного (да, черт возьми, он именно такой!) аромата с нотами цитрусов, бергамота, дуба, амбры и можжевельника, приправленного ванилью в сочетании с мускусом и все это под сладким шлейфом из смородины, ананаса и яблок.
Не будет ничего.
Не будет Никиты.
И прорвало плотину. Слезы хлынули, а из горла вырвался громкий, протестующий стон. И я ревела навзрыд, прижимая ладони к вопящему от боли и страха сердцу, умоляла его успокоиться, увещевала и обещала, что все наладится.
Да только сердце не слушало меня.
Оно знало, что я нагло вру!
- Алёнка, – услышала обеспокоенный голос Лидки, что только что зашла в комнату и сразу же бросилась ко мне, – ну ты чего? Алёнка!
А меня только еще пуще прежнего развезло. Истерика от осознания неприглядной правды прибила меня слишком яростно и слишком оглушительно, почти убивая наповал. Раз – и нет больше прежней девочки Алёны, у которой в жизни все было просто и понятно. И за утешительным бормотанием Нечаевой почему-то вспомнились ее недавние слова:
- А я без него не могу, Алёнка! У меня вот тут все крутит, как только представлю, что я своего Кира целую неделю не увижу! Хоть ложись и помирай, честное слово.
Неделю! А меня ждет вся жизнь!!!
О, Боже! Но ведь теперь таковы были мои реалии – я более не хотела, чтобы все между нами осталось в прошлом. И да, черт возьми, мне было невыносимо осознавать, что я сама, своими собственными словами и поступками заставила Никиту вычеркнуть себя из его сердца, мыслей и души.
Теперь там другие девушки. Те самые, с которыми он предпочитает проводить выходные. И переводится он лишь потому, что не желает более ежедневно любоваться на мою, недовольную всем и вся, физиономию.
Ведь не просто же так говорят, что от любви до ненависти всего один шаг.
А я толкнула его в спину, чтобы он этот шаг все-таки сделал!
И мне невыносима мысль, что он больше не хочет меня в своей жизни, потому что я…
Я в него…
Ох…
Затихла. Замерла в руках Лидки и ошалело уставилась на нее во все глаза.
- Княжина, немедленно скажи мне, что происходит!
- Я дура, – выдохнула я и снова скуксилась, вспоминая, как однажды выкрикивала Никите уверенно и четко, что никогда не смогу повестись на него. И ведь я действительно тогда верила, что это в принципе невозможно.
А теперь поглядите на меня. Поглядите!
- А-а, так вот оно что! А я уж было подумала, что случилась какая-то трагедия, – криво пыталась юморить подруга.
Вот только мне было не до шуток. Но и признаваться Нечаевой в своих бедах я не собиралась. Потому что она могла рассказать о них Решетову, а тот бы обязательно слил все Соболевскому. И тогда…
Да ничего тогда! Он уже все решил! Он уходит, переводится в другой ВУЗ, уже встречается с другими девушками, живет своей жизнью, где мне больше нет места.
Или есть?
И от этой сладкой мысли внутри меня вспыхнуло пламя, но тут же затухло. Если я сейчас позволю себе поверить в то, чего и в помине не осталось, то мне крышка. От меня просто ничего не останется.
Это будет конец.
Если бы только знать наверняка, зацепиться хоть за что-то, то возможно тогда…
И во вторник утром я собиралась на зачет с особой тщательностью. Аккуратно разглаживала темно-синюю юбку и белую блузку, вязала на шее бант и заплетала свои длинные волосы в замысловатую косу. Не удержалась и все-таки мазанула по губам морковным блеском. Глянула на себя в зеркало на немного покосившейся дверки от шифоньера и нерешительно себе улыбнулась, хотя по-прежнему на душе отчаянно скреблись кошки.
И вот уже все стоят у двери в аудиторию, ожидая, когда же уже нас впустят внутрь, чтобы поставить в зачетку очередную галочку. Все, но только не я. Потому что единственное, что я жду, так это появление Соболевского. Глаза суматошно шарят по толпе студентов, сканируют лестничные марши, длинный переход между корпусами в конце холла. Но его все нет и нет.
И внутри меня начинает разрастаться атомный гриб из противоречий, страха и неуверенности. А что, если он не придет вовсе? Что тогда?
- Алёнка, ну ты чего такая хмурая опять? Из-за Харитонова переживаешь? Да он тебе зачет автоматом сейчас поставит, вот увидишь!
- Думаешь? – спрашиваю я, состряпав вид, что дело и в правду в грозном преподавателе.
- Ты ж у нас в группе самая сообразительная, – пожимает плечами Нечаева, и я заставляю себя вымучить для нее благодарную улыбку.
И именно в этот момент дверь в аудиторию, где должен проходить наш зачет открывается изнутри, а потом из него выходит Соболевский, пожимая руку тому, о котором мы только что говорили.
- Спасибо, Глеб Давидович, что согласились принять меня пораньше.
- Не за что, Никита. И удачи тебе в МГУ.
- Спасибо и всего доброго, – отвечает парень, а затем разворачивается к нам.
И мое сердце дает трещину. В агонии и со всей силы яростно бьется, врезается в ребра, калечится, но не утихает. Ему тесно в грудной клетке. Оно перепугано почти до смерти,
