при этом пожимал плечами, мол, ну разве не плевать, что там какие-то дуры говорят? Я соглашалась: плевать. И как-то действительно успокаивалась.
***
Всю эту неделю Герман по утрам возит меня к институту. Около трех пары у нас уже заканчиваются, но у него эти дни очень много дел и занят он допоздна. Так что я чаще всего жду в библиотеке института, когда он освободится и заберет меня. Потихоньку пишу диплом, совмещая вынужденное с полезным.
В течение дня я ему не названиваю, чтобы не отвлекать, хотя, конечно, думаю о нем почти постоянно: где он сейчас, с кем, что делает… Иногда Герман сам пишет мне ни с того ни с сего что-нибудь лаконичное, но очень важное для меня. Порой всего одно слово: «Скучаю». А мне и этого достаточно. Сразу на душе тепло и хорошо.
Вечером Герман заезжает за мной, и мы возвращаемся к нему. В Листвянку. Только по пути останавливаемся где-нибудь поужинать. Хотя я бы с радостью сама ему готовила.
Эти дни Герман крайне напряжен, я его таким никогда не видела прежде. Впрочем, понятно, почему — из-за отца, из-за Вики, из-за всей их семьи.
В последнее время мы даже уже стараемся про них особо не говорить — не портить себе настроение. И без того, что бы мы ни делали, где бы ни были, каждую секунду в воздухе витает ощущение тревоги. И мне кажется, оно постепенно нарастает, сгущается, хотя, может, это у меня паранойя.
Герман всегда чувствует, когда меня одолевают страхи, и старается успокоить. Дарит нежность. Обещает, что всё будет хорошо. Однако я вижу, что он и сам не может расслабиться. К тому же Юлькин суд уже вот-вот. И это тоже очень нервирует.
Наверное, только ночью мы с Германом забываем обо всем…
Правда, не каждую ночь мы теперь вместе. Дважды за эту неделю мне пришлось ночевать одной. Герман позаботился, конечно, об охране, но меня беспокоило совсем другое. Я ведь знаю, что он где-то там встречается с Викой, общается с ней. И это неприятно, даже тяжело.
Я стараюсь не ревновать, во всяком случае — не показывать ему свою ревность. Потому что он этого все равно не поймет. Удивится или вообще посмеется и скажет: «Ты что, Леночка? Мне ведь кроме тебя никто не нужен». И я ему верю. Что бы там Юлька про мужскую натуру ни говорила и как бы Олеся Владимировна ни убеждала меня, что Герман — плохой человек, я ему верю. Я уверена, что он меня не предаст. Что со мной он — настоящий.
И всё же когда я знаю, что он там, у Леонтьевых, ничего не могу с собой поделать. Меня буквально разъедает изнутри.
Была б эта Вика хотя бы не такая красивая…
***
В субботу Герман уезжает куда-то очень рано, я еще сплю. Просыпаюсь в десять — от него только сообщение в телефоне: «Доброе утро! Не хотел тебя будить. Постараюсь сегодня приехать пораньше. Люблю».
У нас по субботам в институте пар нет, поэтому я предоставлена сама себе. До обеда делаю кое-что по дому, чтобы хоть как-то руки занять и время скоротать, а не томиться в ожидании. К тому же приходящая домработница сегодня не придет, не ее день.
Потом мне звонит Юлька и зовет погулять по причалу.
Нас обеих беспокоит одно: как пройдет суд. Причем меня, по-моему, даже больше. Юлька уже ни во что не верит и мысленно почти смирилась с тем, что суд оправдает Славу Леонтьева.
— Следак наш опять мне втирал, чтобы я сказала, что было обоюдное согласие… Иначе, говорит, потом все еще хуже может быть… Типа вот то, что меня щас дерьмом поливают из каждого утюга — это цветочки. Но ладно я, мне уже, если честно, пофиг. Я боюсь, как бы тебе заодно не досталось…
— Герман сказал, что все будет хорошо, — упрямо повторяю я.
Вчера то же самое сказала по телефону Олесе Владимировне, но она только скептически фыркнула. Юлька тоже не верит.
— О, ну если твой Герман сказал, то конечно, — ехидничает Орлова. — Не обижайся, Лен, но он у тебя какой-то мутный. Неизвестно, что у него на самом деле на уме.
Я и не обижаюсь. Германа абсолютно не волнует, что про него думает Юлька. Так почему меня должно волновать?
— А как Антон и Вера Алексеевна? — интересуюсь я. — Может, им что-то надо?
— Да ничего. Ну ты и разбаловала Антоху, конечно. Выступал мне такой поначалу: хочу, не хочу, буду, не буду, ах я устал, отстаньте. А я ему: нифига! Пока не сделаешь все упражнения, я с тебя не слезу. Он сначала брыкался, а сейчас ничего, слушается. Даже старается. Короче, продыха ему не даю. Заставляю каждый день потеть. Хотя уже и не заставляю, Антоха сам… Начал тут потихоньку садиться, и вообще теперь готов с утра до вечера как энерджайзер…
— Садиться? — изумленно переспрашиваю я. — Антон смог сесть? У него получается?
— Не, ну не так, как мы. Хоп и сел. Ему подтягиваться надо, но в принципе — да. Еще недавно он прямо корячился и пыжился, чтобы сесть. Лицо аж бордовое делалось, и вены на шее жутко вздувались, чуть не лопались. А сейчас просто подтягивается и садится.
— Ничего себе! Это же… это же так круто! Просто здорово! Ты даже не представляешь, как я рада! Какая ты молодец! — чуть не плачу от эмоций.
— Да брось, — отмахивается Юлька. — Я-то тут при чем? Это всё Антоха, а я так… понукаю…
***
Домой возвращаюсь счастливая. Почти ликую. И такое необъяснимое ощущение, что эта, пусть еще маленькая, победа Антона стала началом чего-то хорошего. Хотя… какая же она маленькая? Это огромное достижение. Причем обоих — и Антона, и Юльки, как бы она ни отнекивалась. Я вот не смогла его вдохновить, а у нее получилось.
Напевая, готовлю ужин для Германа. Как раз от него приходит сообщение, что он скоро будет. А спустя четверть часа слышу, как возле ворот останавливается машина.
В первый момент подлетаю к окну, предвкушая, как сейчас расскажу Герману потрясающую новость, но это не Герман. Это кто-то чужой.
Я ищу телефон. Хочу позвонить ему, спросить, где он, когда будет, но, как назло, не могу найти. И тут раздается звонок, долгий и требовательный. Говорю себе, что бояться нечего — здесь охранник. Выглядываю опять в окно — он как раз подходит к воротам и разговаривает с гостем. Только кто это — мне не видно. А
