Кто защитил бы тебя от ночных терзаний, когда, заглянув в черную бездну своей души, ты увидел бы, как малодушно и подло обошелся с бедной девушкой, ставшей теперь уже женщиной, которой когда-то клялся в вечной любви? Значит, на самом деле ты ее не любил? Тебе просто приятно было проводить с ней время? Нет, ты любил ее, полюбил навсегда! Для тебя было бы невыносимым наказанием никогда больше не увидеть лица любимой или столкнуться с ее ненавистью, если бы вы случайно встретились.
Если ты не бросал ее, то можно было попытаться сделать вид, что вовсе не ты отец ребенка, и тогда вы могли бы остаться в родительском доме. Впрочем, как же можно было сыграть эту нелепую комедию? Не лучше ли признаться в связи, которая объединяла вас, и вместе, чтобы вас не могли разлучить, исчезнуть? Что бы вы сделали с вашей жизнью? Подобное решение вы должны были принять самостоятельно. Вы же были совершеннолетние, верно? Юридически вы имели право переехать куда угодно. Более того, исчезнуть и стать навсегда свободными! Все, что случилось бы потом, вы смогли бы преодолеть вместе.
И все же это сомнение, это перепутье терзало тебя.
79
Те несколько шагов, которые отделяли тебя от ее комнаты, ты преодолел с возрастающей решимостью и готовностью взять на себя заботу о вашем будущем. Но потом ты увидел Сельваджу, вытянувшуюся на кровати, с руками, сложенными на животе, уставившуюся невидящим взглядом в окно, с залитым слезами лицом.
— О Джонни, я… — начала она срывающимся голосом.
— Я знаю! Знаю! — Ты обнял ее, всем сердцем желая облегчить ее боль.
— Что же нам теперь делать? — спросила она. — Мама и отец, что мы им скажем?
На тебя опять накатила волна панического страха. Смесь боязни того, как отреагируют ваши родители, и мрачной тревоги по отношению к тому, что вам уготовила судьба. Да. Но что вы могли предпринять?
Ваши мать и отец сделали бы все возможное, чтобы разлучить вас, при необходимости пожертвовав собственным счастьем, едва зародившимся после стольких лет!.. Из-за вас двоих, из-за вашего прелюбодеяния, в сущности, ради удовольствия без меры, вы разрушили целую семью?
— Я с тобой, — сказал ты Сельвадже. — Я буду с тобой всегда, что бы ни случилось. Я сделаю то, что ты захочешь, — сказал ты, прежде чем слезы безудержным потоком хлынули из твоих глаз.
Вы были слишком счастливы, настолько, что не замечали даже, как идете против всех и вся. И в один прекрасный день вам пришлось бы за это платить по счету.
Плод вашей любви рос в чреве Сельваджи, запятнанный вашей ужасной виной, и выносил вам приговор.
— Когда это случилось? — спросил ты у нее, не в силах справиться со слезами. — Мы же всегда были осторожными.
— В горах, — ответила она.
Ну, конечно! В ту безумную ночь преступных совокуплений в Пьеве ди Кадоре. О, да, да, да! Ты… бессовестно… не придал этому значения!..
— …Два месяца! — подскочил ты и посмотрел на нее с укором: у тебя была куча времени, чтобы подготовиться и все разузнать. — Два месяца! Когда ты собиралась сказать мне об этом? У нас было бы больше времени в запасе, чтобы обдумать какой-нибудь выход, чтобы решить, как поступить с ребенком, с нами! А теперь мы просто в ловушке, ты понимаешь это?
— Я… не знаю! Прости! Прости! — повторяла она в слезах, целуя твои руки.
Она была такая трогательная, что ты растаял и тут же решил, что все это было не так уж важно.
— Любовь моя, — попытался ты ее успокоить, — это ничего.
80
Ваше объятие было прервано родителями. Как два бедных стражника, вынужденных препроводить вас непосредственно в ад, они молча вошли в комнату с непроницаемыми, как маска, лицами. Оба остановились у двери, не говоря ни слова, но всем своим видом требуя объяснений.
Тогда Сельваджа медленно поднялась, все еще с трудом, и ты последовал ее примеру, поддерживая ее. Она обняла тебя еще раз, придавая обоим силы духа, которого вам явно недоставало в этот момент.
— Что это за история? — спросила мама с беспокойством.
— Вы ведь уже в курсе? — ответила ей Сельваджа, скорее чтобы потянуть время, зная ее характер.
Мама напряглась и скрестила руки на груди:
— Я жду объяснений!
— Что, по-твоему, я должна сказать? — спросила Сельваджа.
— Правду хотя бы! — ответила мама. — Прошло несколько месяцев. Когда ты собиралась поставить нас в известность?
— Не знаю.
— Кто отец ребенка? — спросила мама. — Он и его семья еще ничего не знают?
— Я не могу сказать тебе, кто он.
Ты знал, что Сельваджа никогда бы не выдала тебя. Она предпочла бы умереть, но не назвала бы твоего имени.
— Скажи!
— Не могу.
— Говори, или я тебя силой заставлю!
— Мне жаль. Я не могу сказать тебе, кто он.
Мама вдруг ринулась к ней, и ты, загнав обратно все слезы, тут же встал на защиту Сельваджи, заслонив ее собой.
— Джованни, не вмешивайся! Отойди, иначе и тебе достанется, — пригрозила мама.
Отец, единственный, кто еще не вышел из себя в этой комнате, схватил ее за руку и задержал, пока вы с Сельваджей в последний раз смотрели друг на друга. Ты мгновенно разгадал намерения твоей сестры: она была слишком горда, чтобы признаться, что отцом ребенка был ты, ее любовник. Ты должен был взять это на себя.
— Кто он? Говори! — кричала мама в отчаянии.
Ты посмотрел матери в глаза и услышал, как незнакомый тебе голос произнес слова, ставшие вам приговором. И все же этот незнакомый голос был твоим, и он даже не дрожал.
— Я отец ребенка! Отец ребенка — я! — сказал ты и, неожиданно почувствовав себя увереннее, даже сделал шаг вперед.
— Прекрати! Мы теряем время, — произнесла мама, бледная как смерть.
— Я уже сказал вам, что я отец ребенка. Разве этого не достаточно?
Без колебаний ты вынул из кармана портмоне и показал обоим фотографию ваших римских каникул, на которой ты и Сельваджа были запечатлены в момент страстного поцелуя. Мама закрыла руками рот, звякнув многочисленными браслетами, и отступила на шаг, глядя на вас полными ужаса глазами.
Отец же, напротив, шагнул вперед со злобным выражением лица и оторвал вас друг от друга.
— Джонни! — крикнула Сельваджа.
Отец схватил тебя за плечо и другой рукой с размаху залепил тебе пощечину.
Ты вырвался и отступил, стараясь не реагировать.
— Стыдись! — кричал отец, ты никогда не видел его таким взбешенным. — Ты извращенец!
Сельваджа оттолкнула отца, бросилась к тебе и обняла, закрывая своим телом от отцовского гнева.
