не понимаю, – затрясла головой. Захлебываясь слезами, увидела, приближающуюся к стадиону толпу, у которых наготове уже были телефоны, чтобы снимать случившееся. Обезьяны. – Позвоните в скорую, вашу мать! – крикнула на них, и только это поспособствовало тому, что часть из них начала соображать.
– А, чёрт! – сел рядом с нами и Женя, держась за, похоже, сломанный нос. – Очки сломал.
– Уроды! – рычала Карина и тоже упала рядом с нами на колени. – Как он?
– Я не знаю, – шепнула и заглянула в лицо Никиты, глаза которого были закрыты, но дыхание всё ещё оставалось таким же тяжелым. – Никита, ты меня слышишь? Никита, пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.
– Походу, ребра сломаны, – прохрипел, обнимая мои ноги одной рукой. – И рука.
– Господи! – всхлипнула я, боясь коснуться его хоть где-то. Боясь, что из-за сломанных ребер ему может не хватить кислорода.
– Кто-нибудь скорую вызвал? – крикнул Даник на толпу, стоящую неподалеку.
– Да… вызвали… – донеслось оттуда нестройное.
– Не вырубайся, братишка, – подбадривал Даник.
– Говори со мной, Никита, – позвала я, бережно поглаживая его по виску.
– Переедешь ко мне жить? – неожиданно спросил он.
– Нашёл время, – улыбнулась я сквозь слёзы.
– Кстати, мысль, – поддержал его Женя. – Мне кажется, ему ближайшие полгода нужен будет кто-то типа сиделки.
– Или лежалки, – попытался пошутить Даник, чтобы продолжать удерживать друга в сознании.
– Яся? – позвал меня Никита.
– М? – проглотила болезненный ком, застрявший в горле.
– Переедешь?
– Если ты не вырубишься до приезда скорой, то я пойду за тобой, куда захочешь.
Глава 48
Переложила держатель для кофейных стаканчиков из руки в руку и, стараясь не создавать лишнего шума и не расплескать горячий кофе, открыла дверь в палату Никиты.
Он всё ещё спал. Третьи сутки под действием обезболивающих он не приходил в себя полностью. Иногда что-то бормотал, даже открывал глаза, но сознание его полностью не включалось.
Сотрясение, вывих плеча и перелом двух ребер – всё это, не считая многочисленных ушибов, ран, царапин и синяков по всему телу.
Его родители спали рядом с кроватью сына на стульях, подперев друг друга плечом. Не стала их будить и предлагать кофе. Они, наверное, впервые за эти дни смогли задремать. Елена Алексеевна перестала плакать и, похоже, после утренних прогнозов врачей о том, что всё будет хорошо, смогла хоть немного успокоиться.
Роман Григорьевич не проводил столько времени в палате Никиты, сколько я и Елена Алексеевна, но только потому, что выяснял обстоятельства произошедшего. Оказалось, отец Равы, или Равдина Даниила, и отец Никиты – друзья. Поэтому, первым делом, отношения выясняли отцы и, как и положено хорошему отцу, Равдин-старший оправдывал поступок сына, но ровно до тех пор, пока не отсмотрел запись видеокамер со стадиона, на которых, хоть и не в самом лучшем качестве, но было видно, что Никиту бьёт его сынок и трое его дружков.
Самое ужасное, что Никита нисколько не был удивлен тому, что вместо диалога двоих, его ждали еще трое парней. Он держал непоколебимость до последнего, пока Рава не нанёс удар первым, за что получил ответный удар от Никиты и только потом двое его дружков заломили руки Никиты за спину, чтобы Рава и еще один могли по очереди бить беззащитного парня, отрабатывая на нем даже «вертушку». А потом, когда Никита уже не мог стоять на ногах, его просто доволокли до лужи, бросили в нее и стали запинывать, пока не прибежала я и ребята. Только при просмотре видео я поняла, что в том состоянии, в котором был Никита, если бы его избили и бросили там, прямо в луже, он мог бы захлебнуться.
Поэтому уже вчера вечером отец Равы, который является прокурором, возможно, пользуясь служебным положением, упрятал сына за решетку, устроив тому показательную порку на весь город. Не знаю, как долго он там пробудет, но делу дан ход. Равдин-старший принёс извинения родителям Никиты и пообещал, что всё будет по букве закона.
Неслышно закрыла дверь в палату. Кофе оставила на тумбочке. Каждый день я отлучалась лишь на пару часов, чтобы помыться, перекусить и снова вернуться в палату к Никите. На работе меня подменяли девчонки. Все знали о случившемся из соцсетей, поэтому вопросов никто не задавал. Да и не уверена, что смогла бы хоть что-то внятно ответить.
Первая ночь в больнице для меня оказалась страшнее любого кошмара. Врачи не отвечали на вопросы, порой игнорируя и родителей Никиты и меня. Первые сутки нас даже близко к нему не подпускали, оставляя в неведении в больничном коридоре. Теперь же нам разрешено даже ночевать в палате, но только при условии, что никто не будет баловаться с аппаратурой и перекладывать с бока на бок пациента без особого на то позволения лечащего врача.
Поправила одеяло на спящем Никите, подтянув его поближе к подбородку. Черные пряди челки убрала со лба и аккуратно пригладила, чтобы не причинить боль голове, которую разве что не втаптывали в землю почти три дня назад.
Склонилась над парнем и нежно поддела кончик его носа своим. Я делала так каждый раз, после своего возвращения, словно тем самым сообщала, что я здесь и всё хорошо, даже если отлучалась на пару минут в сортир.
– Я скучаю, – шепнула, глядя в закрытые глаза Никиты.
Тихо опустилась на стул и взяла его за руку. Бросила взгляд на родителей. Горячий кофе вот-вот остынет, но будить их мне не хотелось. Даже во сне они выглядели измученными, уставшими и уязвимы. Сон им сейчас необходим гораздо сильнее, чем какой-то там кофе.
Сон и, конечно же, сын…
Мягко и ненавязчиво погладила пальцы Никиты. Нежно их сжала и вздрогнула, когда его пальцы шевельнулись и вяло сжали в ответ мои. Резко перевела взгляд на лицо, основной цвет которого эти дни – фиолетовый. Его веки дрогнули и начали плавно подниматься. Темные брови сошлись на переносице, пока растерянный взгляд рыскал по палате.
– Привет, – шепнула едва слышно, с трудом сдерживая подступившие слёзы, когда взгляд светлых глаз сфокусировался на моем лице.
Уголок его раненых губ дернулся в вялой
