связаны с голосами. Другие заглушены яркими цветами. Ни один из них не выстраивается в четкую картину, которая мне нужна.
Переведя взгляд вверх, мое сердце сжимается, когда я обнаруживаю, что Адам смотрит на меня сверху вниз. Глубокие голубые глаза пристальны, но уставшие, когда он изучает мое лицо. Густые волосы взъерошены во все стороны, его тело напряжено под моим. За этими страдающими, но пронзительными глазами скрывается душа, которая говорит с теми частями меня, которые я не совсем понимаю, но которые определенно чувствую.
Я вижу мужчину.
Я вижу мальчика.
Я слышу ласковые слова и чувствую, как улыбка однажды заиграла на моих губах, когда он сидел за решеткой и давал мне то, чего ни у кого никогда не было.
Дружбу. Надежду. Доверие.
Но потом до меня доходит предательство. Он не просто заслужил мое доверие. Он вырвал его прямо из моей пятилетней груди.
Мои глаза закрываются, когда я падаю на него спиной, тяжесть тысячи кирпичей давит на сердце. Когда я отключаюсь, мне интересно, что происходит у него в голове, когда он смотрит на меня.
Интересно, видит ли он их.
Синяки, которые он оставил на моей душе.
Я откидываю голову на подушку, матрас прогибается, когда рядом со мной происходит движение. Вздох срывается с губ, когда я вытягиваю руки. Такое чувство, будто я проспала несколько дней. Мои брови хмурятся, когда лицо сестры снова материализуется передо мной. Только на этот раз это успокаивает. На этот раз я беру ее за руку, и мягкая улыбка приподнимает ее губы. Тело расслабляется, когда она гладит мои волосы свободной рукой, и я думаю, что мои глаза увлажнились.
— Фрэнки, — шепчу я, у меня пересохло в горле. — Мне так жаль. Все, что случилось, это все из-за меня. Из-за того, кто я есть. Ничего бы этого с тобой не случилось, если бы я не появилась у твоей двери в тот день…
— Ш-ш-ш, — ее улыбка становится шире, но глаза задумчивы. — Тебе не нужно извиняться передо мной. Я не должна была позволять маме обращаться с тобой так, как она обращалась.
Она сглатывает, ее взгляд мечется между моими глазами.
— Есть так много вещей, которые я хотела бы вернуть и сделать по-другому. Так много вещей, которые я хотела бы, чтобы произошли по-другому или не происходили вообще. Но ни одна из них не предполагала, что ты станешь моей сестрой. Я с радостью буду красть тебе краски и холсты до конца наших жизней.
Я давлюсь смехом, и ее глаза наполняются слезами.
— Нет, к черту это. Больше никаких краж. Я покрою стены маминого трейлера чистыми холстами и залью полы ведрами красной краски для тебя.
Рыдание заглушает мой смешок, и она улыбается, вытирая слезу с моей щеки большим пальцем.
— Фрэнки?
— Да?
— Где мы, черт возьми, находимся?
Она хихикает, ее плечи слегка подрагивают.
— Ну, мы вернулись в Миссисипи. Помнишь ту гостиницу? Буффало Крик?
Я морщу нос, и она смеется.
— Да, это дерьмово, но и тихо тоже. Я думаю, нам всем в любом случае нужно было немного времени для самих себя. Два дня были в самый раз.
— Два дня?
Она пожимает плечами.
— День в дороге, потом день здесь…
Мои глаза расширяются, и я начинаю садиться, но она тянет меня обратно вниз.
— Адам…
— Адам здесь.
Она указывает подбородком на дверь спальни.
— Он почти не отходил от тебя с тех пор, как мы приехали, разве что прошелся по гостиной. И позволь мне сказать, этот человек выглядит так, словно собирается что-то ударить. Я пыталась поговорить с ним, но… он не очень разговорчивый, не так ли?
Я сдерживаю смех, и мне ненавистно, что мое тело вибрирует от глубоко укоренившейся потребности увидеть его. Я не хочу хотеть его после того, что он сделал со мной.
— На самом деле, он немного пугающий. Но весьма привлекательным образом, — она ухмыляется.
Однако после нескольких секунд тишины реальность возвращается, и наши лица снова становятся мрачными.
— Итак, — шепчу я, — что ты собираешься теперь делать?
— Я? — она переворачивается на спину, уставившись в потолок. — Не могу поверить, что говорю это, но мне кажется, я по-новому оценила дом. Я, наверное, останусь ненадолго, заставлю маму помучиться, прежде чем вернусь в Нью-Йорк.
— Ты снова уходишь?
Когда я произношу слова, которые повторяла так много раз прежде, они звучат по-другому для моих ушей. В моей груди нет пустоты. Никакого отчаяния. Никакого страха остаться одной.
Это просто вопрос. Вопрос, ответ на который больше не способен причинить боль.
Я отвожу взгляд, позволяя незнакомому ощущению впитаться. Время, проведенное в доме Мэтьюзз, было разнообразным. Я никогда по-настоящему не была сама по себе раньше, и разбитые осколки моей души жаждут, чтобы их починили. Но всё, что я чувствую, — это сила.
— Да, я так думаю, — губы Фрэнки приподнимаются. — Я завела несколько замечательных друзей, прежде чем подписаться на Мэтьюзз, и я думаю, что там я действительно смогу далеко продвинуться. Но, может быть, я позволю маме сначала сводить меня в церковь несколько раз — после того, как священник Генри очистит ее от демонов.
Она подмигивает, и мы обе хихикаем. Когда она снова поворачивается ко мне, то шепчет:
— А как насчет тебя?
Я испускаю долгий вздох.
— Я не собираюсь домой.
Мои брови хмурятся.
— Я не думаю, что у меня действительно есть дом. Но я думаю… Может быть, это нормально. Может быть, дом — это все равно не место.
Я прижимаю руку к груди и делаю вдох, впитывая странное ощущение того, как мои разорванные части пытаются снова собраться воедино.
— Да.
Рука Фрэнки сжимает мою, и она кивает.
— Это намного больше.
— Где-то внутри этого тела есть истинная жизнь, прокладывай себе путь, пока не найдешь меня.
— Майя Луна
Это странно — смотреть на свое отражение и видеть кого-то, кого ты не узнаешь. Мои волосы мокрые после душа, и дрожь пробегает по обнаженному телу, несмотря на теплый пар, витающий в ванной. Я наклоняюсь над раковиной, прижимая руку к стеклу. Я не могу перестать пялиться.
Раньше я думала, что моя душа была разделена пополам.
Теперь я наконец знаю почему.
Хотела бы я поговорить с ней. Софией. Я бы сказала ей, что она права. Жизнь — это не сказка, и для некоторых из нас
