пластиковые стяжки на ее запястьях. Черт, мужик. Надеюсь, у нее не будет ожогов…
— Она только что проснулась, — защищается Хьюго. — У нее не было времени бороться.
Худой мужчина не обращает на него внимания, поднимает меня со стула и разглядывает отстраненно, без той развратности, что была на лице Хьюго. Он задирает рукава моей футболки, осматривает руки, поднимает подол, проверяет бедра на наличие следов, и все это с клинической отстраненностью, которая говорит мне о том, что он больше беспокоится о том, что Диего разозлится, чем о том, что он может испытывать ко мне влечение.
— Иди забери другую, — огрызается он на Хьюго. — Я с ней разберусь.
И с этими словами меня выводят из комнаты.
— Не сопротивляйся, — говорит он мне, ведя меня по коридору. — Просто садись в машину, как хорошая девочка, и ты скоро увидишь свою сестру, на несколько минут, во всяком случае. Если ты будешь сопротивляться, мне придется снова накачать тебя наркотиками, а я не думаю, что тебе это понравится. Во-первых, для экономии времени они использовали ткань, а я всажу тебе иглу в шею, прямо в вену, и ты будешь спать как мертвая, пока не проснешься. Ощущения гораздо хуже, когда приходишь в себя.
На меня накатывает очередная волна тошноты, и несмотря на то, что все во мне кричит, что я должна сопротивляться, пытаться сбежать, я иду с ним, изо всех сил стараясь не отставать от его темпа, даже когда мои мышцы сводит судорогой, а онемевшие ноги спотыкаются друг о друга от, как я могу только предположить, затянувшихся последствий действия наркотика.
Я еще не умерла. Насколько мне известно, я еще не выехала из Бостона. И если есть хоть малейший шанс, что я смогу выкарабкаться, мне нужно думать о своем ребенке. Я не могу рисковать тем, что этот человек снова накачает меня наркотиками и увеличит вероятность того, что с ними что-то случится. Поэтому я делаю все возможное, чтобы не отстать от него, и не сопротивляюсь. Я сажусь в машину, у меня сводит живот и замирает сердце, потому что мне кажется, что это еще один шаг в сторону от безопасности, от шанса, что я когда-нибудь снова увижу Левина. Единственное, что не дает мне впасть в панику, это надежда на то, что мужчина говорит правду, что я скоро снова увижу Изабеллу, и что, если я сорвусь, есть шанс, что он все равно накачает меня наркотиками.
Поездка в машине кажется вечностью. Я неподвижно сижу на заднем сиденье, мои руки связаны перед собой пластиковой стяжкой, не слишком тугой, чтобы перекрыть кровообращение, но достаточно тугой, чтобы я хорошо понимала, что нахожусь в чьей-то власти. Я не сомневаюсь, что это сделано намеренно. Когда машина останавливается перед большим домом, мужчина, который забирал меня со склада, открывает дверь и берется за запястья, бесцеремонно вытаскивая меня из машины.
— Не сопротивляйся, — снова предупреждает он меня. — Диего разозлится, если мне придется тебя усмирять. Он сам этого ждет.
У меня в животе закипает страх, потому что по тому, как он это говорит, получается, будто Диего намерен причинить мне боль. Как будто он не против причинить мне боль, а большая часть моего мужества исходит от мысли, что Диего все еще видит во мне какую-то ценность, что у него есть на меня планы. Что у меня есть время, и я еще какое-то время буду физически в порядке.
Дом оказывается особняком, который либо достался Диего, либо был приобретен для него, и я, честно говоря, готова сделать ставку на оба варианта. Меня вводят в большую комнату, которая выглядит так, будто используется в качестве кабинета, с книжными полками по стенам и огромным письменным столом, и мой желудок сжимается от страха, когда я вижу Диего, сидящего за этим столом. Я впервые вижу его с той вечеринки после аукциона, на котором меня купил Левин.
Кажется, что это было целую жизнь назад. Как будто это случилось с совершенно другим человеком.
Он встает, откладывает сигару, которую курил, и вытирает руки о брюки, огибая стол и направляясь ко мне.
— Елена Сантьяго. — Диего цокает языком, стоя передо мной. — Хорхе, оставь меня с ней на минутку. — Проверь Хьюго, убедись, что он не слишком увлекся другой. Я жду ее здесь через несколько минут.
— Конечно, сеньор. — Худой мужчина, Хорхе, отступает к двери, и я чувствую еще один холодный прилив паники, когда она закрывается за ним, и понимаю, что теперь я совершенно одна с Диего.
Я не замечаю пощечины. Диего бьет меня открытой ладонью по лицу, да так сильно, что сбивает на пол. Я оказываюсь на руках и коленях, задыхаясь от боли и будучи на мгновение уверенной, что меня сейчас стошнит на дорогой ковер, лежащий передо мной. Я смотрю на него, рассеянно прослеживая ковровый узор, пока пытаюсь вернуть контроль над собой.
— Вставай, — кричит Диего, в его голосе звучит отвращение, но я не уверена, что могу это сделать. Мой живот все еще вздымается, лицо попеременно горит и болит, и мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание. — Такая чертова слабачка, — рычит он, хватая меня за локоть и поднимая на ноги. — Как такая слабая маленькая сучка умудрилась устроить моим людям веселую погоню по всему Рио? Я бы не поверил, если бы не видел, что ты стоишь передо мной.
Он снова бьет меня по той же стороне лица, снова отправляя меня на пол. Я сильно ударяюсь коленями о ковер, и глаза горят от слез. Не плачь, мысленно кричу я себе. Я не хочу плакать в его присутствии. Я не хочу доставлять ему это гребаное удовольствие.
— Где моя сестра? — Шиплю я между вдохами, пытаясь глотнуть воздуха в перерывах между вспышками боли в разбитой щеке и челюсти. — Где она?
— Скоро ты ее увидишь. — Диего отставляет одну ногу назад, как раз вовремя, чтобы я успела заметить, что на нем ботинки из крокодиловой кожи, и бьет меня по ребрам. В живот, снова в ребра, и я обхватываю себя руками, слезы наворачиваются на глаза, когда я снова и снова думаю: о боже, нет, только не мой ребенок, нет, пожалуйста, нет.
Я не могу сказать ему, что беременна. Я не представляю, что он сделает. Если он планирует продать меня, как я все еще думаю, несмотря на его отношение ко мне, он, вероятно, заставит меня сделать аборт. В любом случае, он может сделать это просто ради удовольствия причинить мне боль, независимо от того, какие
