– Я на ее подростковом поседел больше, чем пока она рождалась. А ты знаешь, какую жесть мы тогда пережили, – сокрушаюсь временами наедине с Маринкой.
Она, конечно, только смеется.
– Ты не из-за нее поседел. Возраст, Данечка.
– Расскажешь, Марин, – отмахиваюсь сердито. – Какой, мать вашу, возраст?! Ничего, кроме Дыньки, не изменилось.
– Лови дзен, Дань. Иначе никак.
– Да какой в звезду дзен?! Откуда столько, когда твоя дочь больше не видит в тебе весь мир, а вместо этого заглядывается на недостойных того мудаков!
– Ну, до мудаков этим мальчикам еще дорасти нужно, – замечает жена с видом эксперта. – Это жизнь. Дети вырастают. И у них неизменно меняются приоритеты.
Согласен. И, блядь, не согласен.
Может, будь у меня все сыновья, ощущалось бы как-то иначе… Но, извиняюсь, у меня дочки! Крайне тяжело эту жизнь принимать такой, какая она, оказывается, есть.
Раньше все, чего я боялся – были роды. А теперь, когда отстрелялись, с ужасом жду того дня, когда придется вести Дыньку к так называемому алтарю.
Как я отдам ее другому? А если он ее обидит? Если будет недостоин?
– Да не волнуйся ты так, – неизменно разряжает все мои тревоги Марина. – Ты наших всех так натаскал, что у них запросы царские! Покруче, чем у меня. А это – ого-го!
– Ибо не хрен. Всякие мелкие змееловы нам, простите, на хуй не нужны. Шатохинских кобр надо любить на полную катушку.
– Аминь, Данечка.
Перевожу дыхание и заставляю себя переключиться в реальность. Дынька как раз повисает сзади, обнимая за шею. А Маринка забирает Матюху, чтобы остальные три запрыгнули на колени. Младшая и так бы залетела. От нее еще временами приходится спасать остальных – тормоза совсем слабые.
– Похоже, за стол мы пока не сядем, – вздыхает жена, когда Мот, которого я, соррян, иногда называю просто кишкомотом, дорывается до декольте ее шикарнейшего платья.
До Матвея Данииловича мне этого мелкого членоносителя еще воспитывать и воспитывать. Это тяжело, безусловно. По годам раздам не меньше, чем с дочками. Чувствую, столько же, сколько на пятерых выдам. Мой же. Без вариантов.
– Сисечник, – смеюсь.
– Весь в отца, – отбивает Маринка.
– От лица до яйца, – это, клянусь, ненарочито.
Забываю на нервах, что вокруг орава детей по массовке, как целый пионерский лагерь.
– Даня, – закатывает главная кобра глаза и уносит сына на кормежку.
За разговорами время пролетает незаметно. И до праздничного стола мы все-таки добираемся. А после всей толпой на пляж метим. Что еще делать на острове? Даже если здесь уже и теннисный корт, и баскетбольная площадка, и огромная детская площадка, океан всегда в приоритете.
– Как я выгляжу? – спрашивает Маринка, не переставая вертеть перед зеркалом задницей.
Она блогер-миллионник. По семейным ценностям, по здоровому питанию и спорту, по сексуальному воспитанию… В общем, много чего пропагандирует. Всегда в форме. Даже через два месяца после пятых родов. И да, даже в чертовом бикини. Если выстроить с дочками для фото, то там вообще трудно догадаться, что она их мать, а не старшая сестра. Надо только знать.
Качнув Мота, облизываю губы и ухмыляюсь.
Понимает же ведьма, что охрененно выглядит. Но все равно каждый раз задает этот вопрос. Только мне. Будто могу не заметить, какая она красивая. Акценты проставляет. Я давно раскусил, не дурак же.
– Как Маринка Чарушина, – выдыхаю тихо.
Бросает нас обоих на много-много лет назад – по глазам вижу. Калейдоскопом летит.
– Какая еще Чарушина? Мне тридцать три, Данечка. Я вечность как Шатохина.
– Да, но ничего не поменялось.
– Честно? – приникая к свободному боку, заглядывает в глубины моей души. – Помнишь, как у нас все начиналось?
– Вот прям в подробностях, Марин. Тот двадцатидвухлетний я с радостью бы оприходовал эту тридцатитрехлетнюю тебя.
Чаруша довольно хохочет и трется носом о мой подбородок, одним лишь своим запахом провоцируя у меня эрекцию. Я уже прикидываю, что можно Мота «прикачать» на полноценный сон и задержаться, когда в спальне, будто из неоткуда, появляется наша самая младшая кобра.
– Что значит «оприходовал»?
Марина, ныряя под мой подбородок глубже, то ли смеется, то ли кашляет… А мне приходится выкручиваться.
– Смотри, малыш, – выдаю серьезным тоном. – Когда ты кого-то очень сильно любишь и хочешь стать с ним одним целым, появляется такое желание. Но это грубое слово и…
– Я хочу приходовать Стефана! Я его люблю!
Нет, блядь… Вашу мать…
Передаю красной от сдавленного хохота Маринке сына и опускаюсь перед дочкой на корточки.
– Нет, Дайана, Стефан – собака. То, что я имел в виду, не касается животных. Я говорю только про людей. Про мужчину и женщину, – разжевывая это, стараюсь звучать спокойно и уверенно. За годы понял, что при такой подаче дети воспринимают информацию лучше всего. Никакого стыда, никаких нервов и уж, конечно, никакого ора быть не должно. – Это сложное действие только для взрослых. Детям так говорить не стоит, ладно?
– А когда я вырасту, тогда можно будет?
– После восемнадцати, при уместной ситуации, с достойным человеком – на здоровье.
– Договорились.
Даяна убегает. А Маринка прижимается ко мне, чтобы остановить это мгновение – чувствую.
– Ты – Бог, – шепчет, целуя в шею.
– Знаю, – важно соглашаюсь.
Не бахвалюсь на ровном месте. Но она всегда подогревает мою уверенность в себе. Да и просто разогревает так, что ух... Чувствую себя сверхчеловеком.
– Я так тебя люблю.
И это неизменно.
Как и ее ответ для меня:
– А я тебя, Данечка. Всецело люблю.
На пляже Маринка с другими женами забирают детей и позволяют почти сорокалетним нам ощутить себя теми самыми безбашенными пацанами, которые когда-то еще не знали, что так конкретно влипнут.
Охотно. Плотно. На всю жизнь.
Отстреливая друг другу щелбаны и выписывая безобразные тычки, с неудержимым хохотом несемся наперегонки к пирсу. Единственное, стараемся не сыпать, как когда-то, матами. Стараемся, ага. Благо, пока преодолеваем последний рубеж, грохот от наших стоп стоит такой, что перекрывает все. Вероятно, даже наш угорелый ржач.
Завернув на краю пирса каждый свою коронную вертуху, срываемся и уходим с головой в океан. В воде передышка небольшая, но чтобы успокоиться, сердцу вполне достаточно. Выныривая, с тем же смехом отплевываемся и растряхиваем в стороны брызги с волос.
Адреналин, конечно, шкалит. И дело вовсе не в алкоголе. Это чистый кураж. Потому как, несмотря на все сложности, что так или иначе происходили в наших жизнях, здесь и сейчас мы счастливы. Мы имеем очень много. И мы это ценим превыше всего.
Подтверждение этому в том, что, выплеснув всю свою дурь, мы сразу же несемся обратно. К нашим семьям. К нашим любимым. К нашим детям и их матерям.
Вы вообще слышите, как это, черт возьми, масштабно?
Это космос. Внимайте.
– Дашь разок мокнуть? – хриплю Маринке в ухо.
– Что бы это значило, Данечка… В океан? С головой? – кокетничает, сжигая взглядом.
– Спрашиваешь, – толкаю я. – Глубоко-глубоко под воду.
Оглядываемся одновременно. Ищем, где там наш сисечник.
Бойкина Варя нянчится, порядок.
Можно включать турбированный режим и бежать прямиком к краю пирса. Вспоминая на ходу, как пятнадцать лет назад тут же творили страсть, искали понимание и создавали отношения.
Но знаете, что самое сладкое?
То, что ждет нас дальше. Ведь впереди у нас еще много лет для того, чтобы любить друг друга. Мы это знаем. Договорились.
– Это еще не предел, Данечка… – шепчет моя любимая главная кобра, толкаясь губами мне в губы, едва только выплываем на поверхность.
– Конечно, не предел, Маринка... Далеко не предел, родная.
И это чистая правда. Берем курс на высоту.
Ничего не боимся.
Потому что у каждого из нас есть главное.
Мы.
_________
Ну что, ребят? Не верится, но мы это сделали – у Дани с Мариной финиш.
