и я. Неужели ты до сих поря не понимаешь? Мне никто и никогда не был нужен. Только ты.
– Только я? – едва слышно переспрашивает она.
– Только ты, – отвечает Тобиас, а потом добавляет, кивая вниз. – Ну теперь и он.
Я встаю, медленно исчезая из комнаты. За столько лет я научилась быть бесшумной. Но даже греми за окном канонада, эти двое ее бы не расслышали.
– И это не изменится никогда?
– Никогда.
И я закрываю за собой дверь.
Глава 15. Август
– Джулс, где дорожная сумка? – кричит прямо в трубку Эйприл, и мне приходится отвести телефон от уха, потому что она явно не заботится о том, чтобы хотя бы прикрыть динамик.
Только оказавшись за сотни миль от дома, я понял, как сильно скучаю по своей семье. Когда мы жили вместе, это была вечная борьба – за очередь выносить мусор, укладывать Ноэля по ночам, убирать разбросанные им формы для печенья и бобы, рассыпанные по всей кухне. Ругань из-за того, что кто-то снова на час занял ванную, и крик из-за съеденного пудинга. От образцово-показательной жизни мы были далеки настолько, что могли бы взять золото в номинации «самая ненормальная семья года». Но только сейчас я понимаю, что несмотря на ссоры, обиды и крик, мы были вместе. И это значило больше, чем я мог тогда понять.
– Ты снова куда-то собираешься? – спрашиваю я.
– Это не для меня, для Анны.
Я даже не пытаюсь убедить себя, что новость мне безразлична.
– Зачем? – произношу тихо, упираясь взглядом в окно, словно и не спрашивал. Будто вопрос сам случайно с губ сорвался и не принадлежит мне вовсе. Эйприл шуршит пакетами, как будто где-то роется.
– Переезжает. Говорит, что больше не хочет видеть по утрам мою наглую физиономию.
– Эйприл…
– Ладно, ладно, – смеется сестра. – Конечно же Анна так никогда не скажет. Она добрая. Ага. Да не бойся, никуда она не денется. Записалась на стажировку в какой-то дом инвалидов на окраине. Только туда на машине надо, так что она стрессует, – добавляет сестра. – Я бы туда даже за деньги не сунулась, а она бесплатно, прикинь?
И как бы мне не было больно, я улыбаюсь. Эйприл конечно же не знает, почему Анна боится оставаться в машине одна. Я – та самая причина. От одной лишь мысли хочется закрыться в этой темной комнате и не выходить минимум до конца весны.
– И еще она говорит. Много. Не знаю, почему ты считаешь, что она молчит? Может, с тобой просто не о чем разговаривать? Ха-ха! – смеется Эйприл. – Ее голос, конечно, не совсем такой, к каким мы обычно привыкли, но со временем на это перестаешь обращать внимание. Даже прикольно. Она как будто из другого мира с этим своим механическим скрежетом. Как биоробот.
– Боже, Эйприл. – Я прикрываю лицо рукой. – Надеюсь, ты не мелешь это вслух.
– А что такого? Анна посмеялась, когда я ей сказала.
Господи!
Эрик выходит из ванной и включает свет.
– Чего в темноте сидишь? – спрашивает он, кажется, впервые не добавляя «придурок».
Я молча пожимаю плечами. Пока мы с Эйприл прощаемся, он открывает ноутбук и усаживается за стол, откидывая с лица мокрые волосы. Я знаю, Эрик не станет говорить с Анной, потому что никогда при мне этого не делает, но все равно притихаю и прислушиваюсь. Он общается жестами с парнишкой лет тринадцати, судя по всему братом, и я залипаю на этот разговор. Интересно, что с ним случилось и почему он молчит? Эрик поворачивается в мою сторону:
– Что? – спрашивает раздраженно, как будто добавляя: «Валяй уже наконец, сколько можно пялиться?».
Я повожу плечами.
– Ничего, просто смотрел.
– Амслен, – поясняет Эрик. – Язык для глухонемых, – будто это матанализ, а не элементарные вещи.
– Слушай, я не тупой.
Видел неоднократно, как Анна разговаривала со своей подружкой, да и с ним в школе. Как-то она даже пыталась научить меня, но все наши уроки заканчивались одинаково. Одинаково провально. Даже сейчас приходится потрясти головой, чтобы стереть ее образ, все еще стоящий перед глазами. Выходит из рук вон плохо.
Вот она сидит на краю парты в кабинете мисс О. Снова среда. И солнце золотит ее волосы, подсвечивая их желтоватым ореолом.
– Представь что наши слова – это ноты, – произносит она, вдохновенно расчерчивая на листке бумаги пять горизонтальных линий. А я сижу, подперев рукой щеку, и не могу оторвать от нее взгляд. – Они идут подряд, одно за другим, как будто складываясь в цепочки. Так выглядит наша речь. Никогда не думал об этом?
– Постоянно думаю, – максимально серьезно отвечаю я, не признаваясь, чем на самом деле сейчас заняты мои мысли. – Вот целыми днями хожу и человеческие слова на нотный стан в голове перекладываю.
Я никогда не занимался музыкой. В нашей семье не было особых талантов, к тому же после того, как Джулс сошлась с Тобиасом и часами прослушивала записанные для нее диски, от одной только темы хотелось плеваться. Кто бы подумал, что когда-то я буду рисовать ноты сам.
– Август, – пихает меня пальцем в плечо Анна и я, смеясь, перехватываю ее руку, чтобы поднести к губам. – Так мы никогда не то, что не закончим, не начнем даже. А мне сложно долго разговаривать!
– Ладно, все, я успокоился. Продолжай.
Я стараюсь стереть глупую улыбку, нарисовав на лице серьезность. Будто решаю задачу повышенной сложности.
– Амслен похож на аккорд, – Анна рисует сразу четыре ноты соединенные сверху горизонтальной линией. – Здесь важна не только постановка рук – выражение лица, резкость движений, целостность. Стоит убрать что-то, смысл будет совершенно иным.
Показательно простонав, я опускаю голову ей на колени.
– Кажется, проще выучить китайский.
– Нет, – отвечает она, поднимая меня. – На самом деле все не так сложно, вот смотри.
– Смотрю, – нахально пялюсь я на ее декольте.
– Август, – поднимает она мое лицо за подбородок, указывает пальцем на себя, сжимает кулаки и кладет на сердце, будто обнимает кого-то, а потом на меня и смеется.
– И что это?
Вместо того чтобы продолжить, обхватывает мое лицо двумя ладонями и шепчет в самые губы:
– Я. Тебя. Люблю. Запомнил? – И совсем тихо шепчет: – А теперь твоя очередь.
И не суть важно, как я скажу, верно? Я готов сотню раз прописать эти три слова на ее коже губами, чтобы сказать все, что не могу облечь в жесты. Тесно зажатые между партами мы целуемся, не соблюдая приличий. Целуемся так, как будто не сможем без этого дышать. И кабинет исчезает, вместе с залитой солнцем партой, миром за дверью, и всем
