бы побыть с Эмори. Брук там… Черт возьми, — он убирает телефон от уха, смотрит на экран, нахмурив брови. — Она повесила трубку, — бормочет он, не веря своим ушам.
Я кладу руку ему на плечо. Может быть, я еще и довольно обидчивый.
— Такое случается с лучшими из нас.
— Нет, ты не понимаешь. Лили повесила трубку. Она этого не делает. О, боже. Она меня больше не любит.
Спортсмены. Они довольно драматичны.
— Я уверен, что она одумается.
— Ей лучше. У нас был невероятный утренний секс, и я планирую повторить сегодня вечером. Но я не смогу этого сделать, если она решит больше меня не любить.
— Просто веди машину.
— Нет, — говорит он строгим тоном.
— Нет?
— Нет.
— Ну, а почему, черт возьми, нет?
Я ещё не закончил разговор. Колин наклоняет голову, прищурившись, глядя на меня.
— Я никогда не спрашивал тебя, как ты справляешься с тем, что ты отец-одиночка, из уважения к тебе, потому что мы не разговаривали, поэтому я не думал, что мое дело входить в твою жизнь год спустя и расспрашивать. Я никогда ничего не спрашивал у тебя о Милли. Я никогда не просил тебя говорить о ней, потому что думал, что тебе не стоит говорить об этом. Это то, что я делал с Эйденом. Просто не разговаривал, думал, может быть, боль пройдет. Но иногда, Майлз, иногда тебе нужно поговорить об этом, прочувствовать эмоции и на самом деле научиться двигаться дальше.
— Я ненавижу тебя.
Он широко улыбается, как будто слышит, что я одобряю.
— А теперь продолжай. Поговорим. Как ты с этим справился?
Никто не знает правды о первых двух днях после рождения Брук. Никто, кроме моего отца и Эмори.
«У меня была вся ты, а потом большая часть тебя, немного тебя, а сейчас у меня нет ничего» — The Night We Met by Lord Huron
Майлз
Сентябрь 2017, 18 лет
Она снова плачет. Она всегда плачет. О чём ей вообще плакать? Она ребенок. Недельный ребёнок.
Я здесь один из-за неё. Если бы она не родилась, у меня всё ещё была бы Милли. Милли сейчас лежала бы у меня на руках, и мы бы вместе смотрели фильм, шутили и радовались.
Но нет. Нет, теперь этот ребенок находится со мной в спальне. И она просто не перестаёт плакать. Но что ещё хуже, я тоже не могу. Прошло четыре дня с тех пор, как ушла любовь всей моей жизни. Четыре дня, которые были наполнены большей болью, детским плачем, чем я когда-либо испытывал в своей жизни.
Прошло семь дней с тех пор, как я в последний раз разговаривал с Милли, слышал её смех, её голос, её вздохи. Семь дней с тех пор, как я смеялся с ней, разговаривал с ней. Семь дней с тех пор, как я видел её, держал за руку, чувствовал её тепло.
Я даже не успел попрощаться.
И всё из-за этого глупого плачущего ребенка.
— Майлз, — говорит мой отец с сочувствием в голосе, врываясь в мою спальню. Его черты лица тут же смягчаются, когда он смотрит на меня.
Он жалеет меня.
Я оглядываюсь на отца и не смеюсь, как обычно. У него забавный шрам на щеке, который всегда заставляет меня улыбаться. Я виноват, что он у него есть, и мы оба постоянно над этим смеемся. Но, глядя на это сейчас, я уже не думаю, что это так уж смешно.
Я чувствую себя опустошенным. Как будто из меня высосали каждую унцию жизни. Всё солнечное и хорошее, ушло из моей жизни в считанные секунды, и я ничего не мог с этим поделать.
— Майлз… — говорит он снова, проходя в мою комнату. Он смотрит на кроватку ребенка и вздыхает, подходя к ней вместо меня.
Я смотрю, как он берет её на руки, воркует и мило разговаривает с тем существом, которое украло у меня мою Милли. Она перестает плакать, когда он качает её на руках.
— Тебе нужно начать заботиться о ней, Майлз, — говорит мне отец, направляясь к моей кровати. Эта штука всё еще в его руках.
— Забери её у меня, — мой голос напряжен от гнева, который я испытываю, и с каждым шагом эта штука приближается ко мне, и все больше ненависти к ней поглощает меня.
Я должен любить её. Я любил её. Когда она была в утробе Милли, а её мать была еще жива. Теперь я не могу её любить. Как я могу любить ребенка, который украл у меня женщину, на которой, как я думал, женюсь через несколько лет?
— Она твоя дочь.
— Она убила Милли. Я не хочу, чтобы она была здесь.
Отец садится на мою кровать, всё еще держа ребенка в руках. Разве он не может просто бросить её? Возможно, она умрет, и её ждет та же участь, что и её мертвую мать.
Нет, это неправильно. Это неправильно говорить, не говоря уже о том, чтобы думать. Она заслуживает того, чтобы жить, как любой другой ребенок. Она чиста и не имела плохих намерений, я это знаю. По крайней мере, где-то глубоко внутри меня есть эта мысль.
— В смерти Милли не виновата твоя дочь, Майлз.
Я знаю. Боже, я это знаю. Но если бы не она, Милли была бы жива, и в этом её вина. Почему он не понимает?
— Тогда моя.
Конечно, это моя вина. Если бы я не оплодотворил Милли, у нее не было бы никаких осложнений при родах. И она бы все еще была жива.
О Боже. Это все моя вина.
Я закрываю лицо руками, и по моему лицу течет еще одна волна слез. Это чудо, что я еще не обезвожен.
— Никто не виноват. Осложнения случаются.
Я игнорирую отца, по крайней мере, пока он не заговорит снова, потому что этот человек не может оставить меня в покое.
— Ты уже звонил Эмори?
У меня кружится голова.
— Какого черта мне это делать? Мне позвонить Эмори? Да, этого не произойдет. Вся её семья меня ненавидит, потому что я убил их дочь.
— Это её семнадцатый день рождения, Майлз. Я знаю, что вы, ребята, не очень хорошо ладите, но…
— Милли сегодня исполнилось бы семнадцать, — бормочу я и падаю обратно на кровать. Моя голова ударяется о деревянное изголовье, но мне все равно. Какая-то часть меня желает, чтобы моя подушка сейчас пропитывалась моей кровью, и я был в нескольких
