Илья прижался сильнее, его тепло согревало меня. По лицу Леночки потекли слезы, она растерянно смотрела на меня. А Пестов выглядел так, словно из него, как из надувного шарика, вышел весь воздух.
— Значит, ты все-таки вспомнила. Ну теперь вспомнишь все.
— Нет, ничего я не вспомнила, но мне это часто снится, а последний сон был такой отчетливый, и Юлькин голос кричал: «Ненавижу!»
Разочарование проступило на лице Пестова, и он раздраженно махнул рукой.
— Я думал, что ты вспомнила, а сон — это все ерунда, это не важно!
— Как вы до сих пор не поймете, что все в жизни важно. Я вот чувствовала про Нору, говорила вам, а вы отмахнулись. А ведь это нас она выдала, она?
— Она, — кивнул удрученно Пестов, — по телефону позвонила, да еще и дверь боковую открыла, вот ведь фурия!
— А ваш Анатолий смеялся надо мной. Что он теперь говорит?
— Ничего, к сожалению, не говорит, его первым убили. Но мы замучили тебя, отдыхай, сейчас врач придет. Пойдем, Леночка, не плачь!
Мы прожили в этом доме еще два долгих томительных дня, я чувствовала себя достаточно хорошо, но мне здесь было тошно. Илья как мог скрашивал мою жизнь, но ему и самому было не по себе, он думал о том, что делается на фирме во время его долгого отсутствия. Я пробовала обсудить с ним дела фирмы и роль Германа в них, но он решительно отказался говорить об этом. О моих делах он тоже не расспрашивал, хотя я видела, что загадка происшедшего со мной не давала ему покоя.
Вечером мы включили телевизор. Я смотрела новости и вдруг увидела на экране фотографию Михаила Ефремовича. Дикторша с печалью во взоре перечисляла заслуги невинно убиенного. Получалось, что всем от покойного было одно добро, всем он помогал. Я понимала, что она всего лишь читает чужой текст, но смотрела на нее с неудовольствием. Но потом в мою голову закралась мысль, что, спроси всех сидящих в этой комнате о Пестове, все скажут только хорошее, а у него ведь тоже рыльце в пушку, и наверняка есть люди, которых он обидел. Закончив перечисление заслуг покойного, красотка исчезла с экрана. Вместо нее появился бойкий молодой человек на фоне какого-то двора и, захлебываясь от непонятного восторга, стал рассказывать, как, по словам очевидцев, было дело. Камера показала крупным планом пятно на асфальте, надо полагать, именно на этом месте лежало тело. Сейчас по этому месту расхаживала ворона, наклоняя голову и косясь на людей, мне даже показалось, что она позирует перед камерой. Потом показали очевидцев, их было трое, и все говорили разное, сходились лишь в одном — киллером была женщина невысокого роста. Еще выступил какой-то милицейский чин, напустил туману и вдруг неожиданно заключил: имеются некоторые основания считать, Что убийство не заказное, а бытовое, на почве ревности. Я выключила телевизор и, повернувшись, вопросила всех и никого:
— Вот это да! Как он смог такое сделать?
— Кто? — спросила Леночка.
— Что именно? — спросил Илья.
Вопрос Леночки был наивен, его я проигнорировала, а Илье ответила:
— Чтобы это выглядело как бытовуха.
Говоря об убийстве, я совсем упустила из виду, что, кроме меня, никто из сидящих здесь не имеет понятия, чьи люди напали на нас несколько дней назад.
Пестов появился к ужину и объявил, что завтра мы все возвращаемся в город. Потом он подошел к Наташе и попросил пожить некоторое время у них. Наташа заколебалась, но потом наклонила голову в знак согласия.
Мы вернулись утром на нескольких машинах, по дороге я просила Илью быть как можно более осмотрительным. Он уже не волновался обо мне, не звал к себе пожить, как и я не звала его, мы даже не договорились о встрече, просто сказали, что будем звонить друг другу. Беда нас сблизила, а жизнь тихо, но неуклонно разводила в разные стороны.
В день возвращения были похороны Сергея Львовича, с ними по каким-то причинам пришлось задержаться. Я не пошла туда, не пошла и Наташа: врач настоятельно советовал ей посидеть какое-то время дома; мне показалось, что она была даже рада совету врача. На работу я в этот день не пошла, надо было навести порядок в квартире. После уборки, усталая, но довольная, я заварила себе свежего чая. Ко мне зашла Наташа, сказала, что ей не по себе и лучше бы ей было поехать на похороны.
— Ты пришла в самый раз, я заварила свежего жасминового чая. Попьем чайку, поболтаем.
Я намеренно не стала обсуждать тему похорон, и правильно сделала: минут через пять Наташа оживилась, бледное лицо ее слегка порозовело. Разговаривали мы обо всяких пустяках, я внимательно наблюдала за ней, и во мне зародилось подозрение, что не так уж хорошо ей жилось с мужем, несмотря на всю его любовь к ней, заботу и нежность. Недаром говорится, что все должно быть в меру, даже забота и ласка, если они в избытке, не приносят ничего хорошего. И не были ли все многочисленные Наташины болезни, включая ее повышенную нервную возбудимость, своеобразным бегством от действительности? Оставшись внезапно одна, да еще беременная, она не выглядела ни испуганной, ни потерянной, она просто притихла, не смеялась, жалела Сережу, но так, как пожалела бы ушедшего из жизни знакомого или дядюшку. Я не удивилась, когда через три дня узнала, что она хочет вернуться к себе. Дело было уже к ночи, я зашла к Пестовым, самого еще не было, а Нина Федоровна выглядела растерянной: только что Наташа заявила ей о своем решении кротко, но настойчиво. Я сначала хотела отговорить Наташу, но посмотрела на нее и отчего-то передумала, даже наоборот, предложила ее отвезти, на что она с радостью согласилась. Вещей у нее было мало, я погрузила их в машину, и мы поехали. По дороге заехали за продуктами. Вещи в квартиру я понесла сама. Квартира оказалась пятикомнатная, обставленная с чрезмерной роскошью. Несмотря на обилие вещей и ковров, нигде не было ни пылинки. Наташа как-то неуверенно оглянулась, словно находилась не у себя дома, а в незнакомом месте.
Наконец она разделась и вдруг сказала мне:
— Я продам половину вещей, кое-что заменю, и здесь можно будет жить. Ты раздевайся, выпьем по чашке чаю. — Это была уже другая Наташа, не изнеженная куколка-жена любящего, но и неусыпно надзирающего мужа, а просто молодая женщина, хозяйка своего времени и своей судьбы.
В кухне была та же стерильная чистота, я невольно воскликнула:
— Какая старательная у тебя домработница!
— Очень! — подтвердила она. — Бедняга, наверное, обидится, когда я ее уволю.
— Ты хочешь уволить ее? Почему? Нечем платить?
— Да нет, деньги у меня есть. Алексей Степанович проверил все Сережины дела и твердо гарантировал, что солидный процент с доходов будет поступать на мой счет. Просто я не могу больше видеть эту женщину.
