— Сливаешься? Боишься, что все твои секретики выведаю?
— Пфф. Попробуй!
— Ты любил её?
Теперь уже завис Сергей. Казалось бы — простой вопрос, да и времени прошло много, а пауза всё равно вышла на редкость красноречивой. И я не выдержала, по-сестрински приобняла его, взлохматила чуб:
— Да ладно, рассказывай. Вот увидишь, выговоришься и легче станет. Семь, блин, лет, пару раз всего целовались… Она либо ведьма, либо тебя замкнуло на ровном месте. И надо просто отомкнуть.
И следующие часа полтора он рассказывал. История действительно была нереально романтичная, местами по-юношески драматичная и полная максимализма. Но главное — она действительно до сих пор триггерила Серёгу, этого довольного жизнью мажора-переростка, любимчика женщин и холостого гуляку.
— Мне кажется, ты драматизируешь, — выслушав, честно призналась я. — Это ведь был её выбор, причём здесь ты?
— Ей было восемнадцать, ему пятьдесят два, и она его ненавидела. Но всё равно согласилась. Всё ещё думаешь, что я драматизирую?
— Хотел бы увидеть её сейчас?
— Не знаю, — задумался Сергей. — Наверное да. Только какой в этом смысл?
— Тогда загадай эту встречу на падающую звезду. Я верю, что сбывается, а Игнат говорил, что никогда. А по факту, ты отпустишь желание на волю судьбы. Да — значит да. Нет — значит нет. Просто загадай, и начни уже просто жить, здесь и сейчас.
— Кто бы говорил!
— А я потому и говорю, что понимаю, о чём.
Повисла недолгая, но какая-то напряжённая пауза.
— Знаешь, а я ведь не просто так к тебе подкатывал, — признался вдруг Сергей. — Ты чем-то напоминаешь мне ту девчонку. Не внешне, а как бы сам образ… Не знаю. Мне кажется, с тобой бы и могло получиться, просто потому что ты мне близка как… Ну как…
— Как сестра? — улыбнулась я. — Прекрасно! Ну и как ты себе это представляешь, если ты мне как брат, а я тебе как сестра?
Он пожал плечами:
— Поначалу, может, и непривычно было бы, но, главное, сделать первый шаг.
— То есть, переспать, а там как пойдёт?
Сергей отвёл взгляд, поиграл желваками.
— Я лучше пойду.
Неожиданно остро чувствуя, что вот прямо сейчас ко всем чертям рушится как наша «недолюбовь», так и «передружба», в неловком молчании проводила его в коридор.
Остановить или нет? Сделать уже этот злосчастный «первый шаг» пересилив наконец себя? Просто поцеловать на прощание не в щёку… Просто позволить не в щёку поцеловать себя. Позволить обнять себя не по-дружески. И вовсе не по-сестрински обнять в ответ…
Но не смогла. Так и простояла с опущенным взглядом и, дежурно чмокнув на прощание, закрыла за ним дверь.
Ну почему же я такая дура? Ну ведь он прав, и мы настолько близкие люди, что фактически стали друг для друга единственным вариантом. Единственным нестрашным и безболезненным при любом раскладе. И уж лучше пусть это будет Серёга, чем какой-то совершенно чужой мужик, у которого хрен знает что за душой.
Увидела забытую Серёгой бейсболку, машинально взяла, повертела в руках. Тоже весь в раздрае ушёл. А я просто трусиха, хотя когда-то ведь была огонь-девка. Неужели старею? Рановато. Да и Игнат завещал мне крылья для того, чтобы жить дальше, назло любому пеплу. А поэтому, когда Серёга обнаружит пропажу и вернётся за ней, я просто приглашу его остаться и…
Звонок в дверь заставил вздрогнуть и тут же ругнуться на болвана — знает же, что Мирон спит! Рванула, не глядя, дверь… А на пороге стоял не Коломоец.
Глава 46
Пока Гордеев боролся со смертью в подпольной операционной, в дело вступили силы совсем иного порядка — уровня большой подковёрной политики. И наверняка противник был бы рад затянуть гайки: обвинить, арестовать, закрыть, уничтожить, устроить международный скандал с передёргиванием фактов… Но им приходилось считаться с теми козырями, что лежали теперь на столе у наших.
Политика никогда не была сильной стороной Гордеева — в ней действовали другие правила, зачастую неподвластные логике, а уж грязи там было столько, сколько ни в одной самой отпетой криминальной группировке не найти. Он просто сделал своё маленькое дело, раздобыв те самые документы, и теперь готовился к переправке в Россию, ежесекундно ожидая возможного нового поворота, вплоть до необходимости стать козлом отпущения и понести наказание за убийство дочери сенатора Гарретта, отвлекая общественность от чего-то другого, гораздо более важного для Родины, чем свобода одного лишь агента. Да, если бы поступил приказ, Гордеев без лишних слов пошёл бы и на пожизненное заключение в Британской тюрьме, это даже не обсуждалось. Не хотел, но пошёл бы. И тем тяжелее было считать дни до отъезда. И тем радостнее дождаться.
По возращении в Россию он сразу же попал хотя и в оборудованную по последнему слову, но всё же медицинскую палату под круглосуточным наблюдением. Фактически в СИЗО. И это тоже не стало для него неожиданностью — дело Синякина всё ещё рассматривалось, и Гордеев становился теперь одним из его фигурантов, а уж в каком качестве — это следствие разберётся. Главное вернулся. А всё, на что он точно мог рассчитывать здесь и сейчас, выразилось в небольшой просьбе к Бирюкову:
— Мне нужна тёрка. Такая, знаешь, для овощей.
Тот удивился, но через пару дней принёс, и даже несколько разных, на выбор…
Лечащий врач потом долго, словно ребёнка, отчитывал Гордеева и, обрабатывая обильно кровящую рану на плече, то и дело эмоционально переходил с культурного на нецензурный:
— Это можно было сделать цивилизованным способом! Двадцать первый век на дворе! А теперь уже даже пластики не помогут, шрамы останутся навсегда! @#**!
Гордеев лишь смеялся. Подумаешь, шрамы! В то время как проклятая свастика могла быть смыта только так — кровью и на живую, так, как сдирала когда-то своё позорное клеймо маленькая четырнадцатилетняя девочка. Его девочка. Его любимая женщина, с которой он, хотя и не виделся ещё, хотя и по-прежнему не мог ни связаться, ни передать о себе весточку, но уже дышал с нею одним воздухом Родины и каждым нервом чувствовал её близость.
Думал о них с сыном круглосуточно, гораздо больше переживая о том, как теперь сложатся их отношения, чем о собственной судьбе. Боялся, что время ушло. Оно ведь и сейчас убегало сквозь пальцы — неумолимо и невосполнимо, а светить Славку прежде, чем станет понятен исход разбирательства по делу было по-прежнему нельзя…
В конце апреля наконец увиделся с Генкой Синякиным. Это была очная ставка, и, вроде бы, не до своеволия, но никто из присутствующих не рискнул помешать друзьям обняться. Все всё понимали. Однако, балом правила госпожа Непредвзятость, которая признавала лишь сухую букву закона, а значит, протокол расследования должен был быть исполнен от и до — невзирая на успешное завершение сложнейшей операции и очевидную огромную роль в ней подследственных.
Примерно в это же время Российскими военными была захвачена лаборатория в зоне СВО, данные о которой, очевидно, поступили из расшифровок Британских отчётов, раздобытых Гордеевым. И в лаборатории этой сохранились образцы штаммов и документы, в очередной раз доказывающие — уже здесь, на месте, фактами и протоколами изъятий — что разработка биологического оружия, запрещённая всеми мировыми структурами высшего уровня, велась под непосредственным кураторством Соединённых Штатов.
Наверняка где-то там тут же закипела другая работа — открытая, с официальными заявлениями по всем международным каналам и организациям, призванная всколыхнуть мировую общественность и обратить внимание на проблему угрозы человечеству… В то время, как документы, добытые Гордеевым, наверняка предназначались для тихого, подковёрного противостояния и сдерживания на уровне куда более важном и глобальном. Что ж, у каждого своя работа. Во всяком случае, до сих пор не было ни диверсий в торговых центрах, ни непонятных вспышек эпидемий в зоне артобстрелов, о которых так рьяно мечтала психичка, и это несказанно радовало. И, возможно, именно захват этой лаборатории и стал косвенной причиной рассмотрения дела Гордеева и Синякина совсем на другом уровне.
