Сразу после майских праздников их обоих пригласили на встречу. Туда. На самый верх. Разговор состоялся в условиях высочайшей секретности. Подробный, чисто человеческий, без формальностей и протокола расспрос, из которого становилось понятно, что все данные и так давно уже доложены куда надо, рассмотрены и тщательно изучены.
— Мне сказали, вы числитесь нелегалом? — уже в конце беседы тихим голосом спросил у Гордеева Главный.
— Так точно.
— Это обусловлено служебной необходимостью?
— Никак нет. Это мой личный выбор.
— А вот это плохо. — Ответ вроде и с укоризной, но в тоже время и с оттенком беспокойства. — В первую очередь для вас плохо. Вам обязательно нужно перейти в легальный статус, для того чтобы мы, в свою очередь, могли обеспечить вам полную меру поддержки от государства…
Потом крепкое пожатие рук и слова глубочайшей признательности за службу. Наградные памятные часы и обещание уладить формальности в ближайшее время. Фактически, это значило, что Синякина и Гордеева наконец-то ждёт полная свобода, и…
И сердце вдруг стало непонятно сбоить. Легко быть смелым, когда привычно ходишь под пулями! Когда просто работаешь на совесть. Умеешь закрывать глаза на тяготы службы и личную неустроенность… Но как побороть неожиданный, иррациональный страх разбитой мечты?
Чувствовал себя так, словно в Славкиных руках была игла его бессмертия. Вот заявится он к ней, а она взглянет на него холодно, подожмёт губы… и убьёт простым признанием, что он опоздал. Что не нужен уже — ни ей, ни сыну. И всё. Вот тогда действительно ВСЁ.
И как же это было страшно! По-настоящему, а не то, что под пулями. А главное — он не знал, что с этим делать. Не умел в простую жизнь, в отношения и вот это всё, чего теперь так хотелось. Чувствовал себя ментально убогим, впервые в жизни реально боялся, что не потянет. И кому он такой нужен? Бирюк-нелюдимка на одной ноге. Крокодил, крокодил, крокодилище…
Недели через полторы после аудиенции высшего уровня состоялся ещё один разговор, теперь уже с чином пониже, в которым до сведения Гордеева были донесены простые, и без того очевидные вещи: полная секретность без срока давности и пожизненный невыездной режим из страны.
— Думаю, вы понимаете, — строгим низким голосом подытожил человек, манеры которого выдавали причастность к самому верху, — что вражеская контрразведка наверняка ещё долго будет пытаться до вас добраться: заполучить либо уничтожить, чего мы допустить не можем. Поэтому вам необходимо исчезнуть.
— Здравствуй, пенсия? — невесело усмехнулся Гордеев. Не то, чтобы он опять, даже не переведя толком дыхания, рвался на службу, но такая вот неотвратимая близость конца неожиданно ошеломила. — Огородик на пять соток и коллекция марок? И новости по телеку о том, как парни в пекле работают…
— Я понимаю о чём вы, всегда тяжело переходить к гражданской жизни. Но и возвращаться к службе вам нельзя, вы же знаете. Вы засвечены — раз и навсегда. Контрразведка любого государства давно повесила ваше фото на доску «особо опасен» Всё что вам сейчас действительно нужно — это скрыться и больше не появляться. Для вашей же безопасности.
— Я понимаю. Но звучит всё равно как некролог.
Человек помолчал.
— Ну если вы так ставите вопрос, то, думаю, мы сможем рассмотреть возможность назначения вас инструктором для агентов специального назначения. Учебный центр в закрытом городе. Локация засекречена, строгая пропускная система, отпускной выезд раз в год, на календарный месяц, с предварительным согласованием маршрута перемещения. Высочайшая секретность. Но при этом — вокруг уникальная природа и чистейшая экология, почти двадцать тысяч человек населения, в основном семейные, развитая инфраструктура, включая детские образовательные, дошкольные и досуговые учреждения, а также медицина высокого уровня. Довольствие более чем достойное, жильё за счёт государства, с передачей в собственность через пять лет службы. Уверен, очень многие хотели бы туда попасть… но даже не знают, что такое место есть. Идеально и для жизни, и для незаметной, но важной работы на благо государства. Если вам это подходит, мы рассмотрим вопрос о назначении.
Гордеев попросил трое суток на обдумывание. Впрочем, у него-то сомнений не было, он готов был отправиться туда хоть тот же час… Но сейчас он не решал ничего. Вся его жизнь, его будущее и настоящее, были теперь в руках Славки. Ради них с сыном он был готов и на пенсию, и на огород в пять соток. Тем более что в тайнике всё ещё ждали своего часа камушки, предусмотрительно отсыпанные от общей кучки, а значит, и «огородик» мог быть побольше, и не в глубинке, а где-нибудь на море… Конечно, придётся привыкать к новой жизни, да. Возможно даже ломаться. Но он был готов — ради них.
Никому не сообщал о своём возвращении, даже Доку. Ни до кого сейчас было, кроме Славки и сына. Волнение заставляло цепенеть, как сопливого пацана перед свиданием. Что говорить, о чём? Как себя вести? Кто бы знал!
Забрал из тайника маленькую коробочку: серьги-цветочка с африканским жёлтыми алмазами в сердцевинах, и такое же точно колечко, которое, поддавшись минутной слабости, заказал ещё перед тем волшебным лесным Новым годом, но так и не решился подарить. Рука не поднялась привязывать её ещё и кольцом, словно обещать что-то большее… чем грядущее предательство. А потом и вовсе пришлось подменить серьги на стекло, и как-то всё стало совсем уж неуместно…
И вот, пролежав в тайнике долгие три года, украшения возвращались к той единственной, которой могли принадлежать. А если не примет… Ну что ж, тогда не принадлежать им никому, кроме речного омута.
А вот по поводу сына вообще не представлял, как быть, что дарить. Готов был и небо, и весь мир, и всю свою жизнь, но не был уверен, что им от него нужен даже этот визит. А потому решил не бежать впереди паровоза и начать… с привычной разведки боем. Всё как обычно — прийти, увидеть, а дальше по ситуации.
Заходя во двор, увидел выходящего из Славкиного подъезда Коломойца. Отпрянул за куст, дождался, пока пройдёт мимо. Замешкался на мгновенье… и всё-таки пошёл дальше.
Славка открыла практически сразу, словно ждала.
…Кого? Коломойца?
Замерли оба. Оцепенели. Неуловимо другая, но ещё более красивая и манящая, с какой-то новой, серьёзной глубиной во взгляде и особенной плавной грацией, сменившей девчачью угловатость. Секунда, другая, десятая…
— Ты? — наконец поёжилась Славка, словно от него повеяло холодом. Обхватила себя руками, невербально закрываясь. И это плохо. Очень.
— Я, — спокойно кивнул Гордеев, хотя внутри всё бурлило.
Она растерянно заправила прядь за ухо и открыла дверь шире:
— Ну ладно, заходи…
«Раз пришёл…» — послышалось Гордееву недосказанное.
Чувствуя чудовищное напряжение, проследовал за ней на кухню, остановился на пороге. Славка бесцельно переставляла посуду на столе и усиленно отводила взгляд. Гнетущее молчание.
— Как… — она снова поёжилась, словно выдавливая свою вежливость через силу, — как дела?
— Нормально, — пожал плечами Гордеев, понимая, что никогда, даже намёками не сможет рассказать ей о том, где провёл последние пару лет и чем занимался. А без этого — ну с чего она снова должна ему верить? — Кстати, это… — Замялся на мгновение, глядя на нелепое ведёрко в руке. — Это тебе.
«Вам!» — прозвучало в голове, но начать разговор о сыне казалось сейчас ещё глупее, чем притащить это чёртово мороженное.
— Что это?
— Крем-брюле.
— М, — кивнула Славка, всё ещё судорожно обнимая себя руками и даже не делая попытки забрать ведёрко. — Спасибо. Чаю?
Что это — шок или он и вправду здесь неуместен? И почему вдруг так вязко отяжелел язык, словно разучился говорить?
— Да, давай, — дежурно согласился Гордеев, а сам всё продолжал стоять на пороге.
Сердце пропускало удары, при взгляде на её склонённую головку и беззащитно поджатые плечи. Хотелось сорваться, обнять, зарыться лицом в волосы, исступлённо просить прощения и шептать о любви, о том, как дни и ночи напролёт думал ли о ней одной, о том, что жизни не видит без них… Но бионический протез, полностью восполняющий утерянные функции, стал вдруг ощущаться таким убогим, что захотелось спрятать ногу. Скрыть сам факт, что её больше нет. Всё-таки дурная это затея. Он инвалид, пенсионер, угрюмый грязный крокодил, а Славка… От её близости всё внутри переворачивалось. Она невероятная. В ней одной сошлись все смыслы.
