Нет, мы не просто набор ДНК. Ну да, в какой-то степени это так. Но не в том смысле, какой имел в виду профессор. Мы — набор воспоминаний. И от этих воспоминаний зависит то, кто мы такие, что мы думаем, как реагируем на стрессовые ситуации, как проявляются у нас испуг, боль, радость, любовь, зависит наше половое поведение…
Воспоминания. Все дело в них. Каждый из нас не более чем коробка с воспоминаниями.
Индия не замедлила выполнить свое обещание израсходовать всю горячую воду. Я лежу на диване, слушаю, как бежит вода, и притворяюсь, что смотрю какую-то комедию, а на самом деле с беспокойством думаю о том, что Джина заблудилась в этом Джолиете, как щенок. Потом кто-то из знаковых фигур нашего города говорит с экрана: «Мои воспоминания — это не то, что было на самом деле». Может быть, другими словами, но смысл именно такой. И я погружаюсь в размышления о том, что может случиться с коробкой из-под сигар, где мы храним наши воспоминания.
Коробка из-под сигар оказалась в нашем с Джоной распоряжении не совсем обычным образом. Где-то во втором классе, под конец учебного года, мы шли из школы домой и вдруг услышали, что за деревьями кто-то тихо плачет. Мы чуть не прошли мимо. В тот день нам не повезло: на занятиях была контрольная по таблице умножения, а в столовой — запеканка с мясом (что, может быть, звучит не так уж плохо, если не думать об огромных, искусственно выращенных картофелинах для пюре, о кашице из бобов и об анаэробных бактериях). Не то чтобы нас очень уж беспокоили анаэробные бактерии… Но я отвлеклась.
Мы чуть не прошли мимо того, кто плакал.
— Там кто-то есть, — сказала я.
А Джонз уже перелезал через кучу коробок и мусора.
Я полезла за ним, но вначале мне пришлось снять огромный, не по росту, рюкзак, поэтому, когда я наконец перебралась через коробки и всю эту дрянь, щенок уже сидел у него на коленях. Это он плакал. Щенок. И я, когда увидела щенка, заплакала тоже.
Щенок был весь сплошная рана. Наверное играя, он побежал за машиной и потерялся. И никому не пришло в голову его поискать.
— Надо отнести его к ветеринару, — сказала я, дотрагиваясь до коричневого, покрытого шерстью лба.
Джона шмыгнул и вытер нос пальцем.
— А где ветеринар?
Я задумалась.
— Я знаю.
Мы несли щенка почти милю. Я вывалила все книги из рюкзака и спрятала их под коробку на улице, поэтому у нас было, куда его положить.
В нашем городишке работал вечно раздраженный деревенский ветеринар, одетый в хирургическую форму, дополненную сигарой, зажатой в коричневых зубах. Он не собирался лечить мелких животных. Его учили работать со скотом: овцами, лошадьми, свиньями — с сельскохозяйственными животными. Но если ты единственный ветеринар во всем городке, то… Город есть город, и в нем у людей живут кошки и собаки, а не овцы с лошадьми. В общем, этот ветеринар уже привык ко всему.
И он сразу понимал, когда помочь уже нельзя.
Несколько часов спустя я плелась домой, и под ногтями у меня была грязь. Меня выпороли за то, что я забыла забрать книги, и за то, что папе пришлось ехать за ними в девять вечера.
Меня выпороли и за то, что я не пришла к ужину. А мы с Джоной потратили все это время на то, чтобы похоронить щенка.
Между прочим, если уж на то пошло, есть мне совсем не хотелось.
Звонит мобильник, прерывая мои воспоминания. Не знаю даже, почему именно сейчас я вспомнила о том щенке… Ах, да. Коробка из-под сигар. Воспоминания. Сестренка, потерявшаяся, как бездомный щенок. И у меня болят ноги, потому что я лежу на диване, скорчившись.
Мартовский туман размывает уличные огни в окне над кухонным столом. Уже несколько часов, как Индия отправилась спать, разгоряченная после ванны и благоухающая экзотическим ароматом крема. Сама я пахну, как какой-нибудь охранник, и никак не могу согреться — я ведь не подождала, пока нагреватель подготовит новую порцию горячей воды.
Сотовый все звонит, пока я ищу его и нахожу в кармане пальто.
— Алло!
— Уичита?
А, пропащая сестрица и ее дорогой. И кто-то еще?
— Мы… — она делает паузу, потом спрашивает кого-то, видимо последнего из выживших «Потерявшихся парней»: — Где мы?
Какое-то бормотание.
Их занесло на север. Я пытаюсь направлять их по телефону, но недостаточно хорошо знаю город и окрестности. Я еду туда, куда мне надо, но право выбора пути оставляю за водителем Чикагского управления транспорта. Минуты через три-четыре сконфуженного молчания эти голубки подъезжают к бензозаправочной станции.
Опять бормотание.
Я зеваю.
— Мы будем минут через двадцать, — говорит Джина мне в ухо.
Я смотрю на часы.
— Сейчас уже два часа ночи, — отвечаю я. — Постарайтесь опять не заблудиться.
Но она уже отключилась.
Я опять валюсь на диван. Не мигая, смотрю на движущиеся по экрану фигуры. На нем появляется какой-то человек и начинает рекламировать разработанную им программу улучшения памяти.
Я нажимаю кнопку на пульте, и экран гаснет.
Потерявшиеся щенки и коробки из-под сигар…
Через три дня после того, как мы похоронили щенка, мы пришли к нему на могилку. Я принесла несколько петуний, потихоньку сорванных в оконных ящиках, где мама их выращивала. Джона принес собачье печенье. Мы похоронили щенка на заросшем сорняками участке, которых в городке под названием Хоув было столько же, сколько и людей, если не больше. Должно быть, ветеринар увидел нас, проезжая мимо.
— У меня для вас двоих кое-что есть, — сказал он, опустив стекло запыленного окна своего грузовика. — Залезайте.
В приемной (она же кабинет) ветеринара мы обнаружили коробку с семью толстенькими кудрявыми черными щенками.
— Их кто-то выбросил, — сказал нам ветеринар, когда мы опустились на коленки рядом с коробкой. Щенки тыкались мордочками, лизали и царапали нам пальцы и пахли тем сложным щенячьим запахом, в котором ощущаешь и теплое молоко, и младенческие какашки.
— Им одиноко, бедняжкам, — продолжал ветеринар. — Пока я не нашел им хозяев…
Он так и закончил фразу, с вопросительной интонацией, и мы оба закивали головами, хотя знали, что нам никогда не разрешат взять щенка. У Джоны уже была собака. А я… Я могла и не спрашивать.
Ветеринар покашлял.
— Значит, так. До тех пор, пока я не пристрою их, им нужны любовь и внимание. И я подумал, что, может быть, вы двое смогли бы мне помочь.
И за следующие три дня, зарываясь пальцами в шелковистый щенячий мех, мы с Джоной забыли об израненном тельце, которое похоронили. На третий день отдали последнего щенка, и он покинул нас, высунув язык на плечо какого-то другого ребенка. Мы долго смотрели ему вслед и с трудом удерживались, чтобы не заплакать.
