Адель считала, что Мистраль является плодом ошибки, совершенной ею сорок лет назад, когда она, вопреки желанию своей семьи, решила выйти замуж за Талемико Вернати, молодого красавца, у которого не было ни кола ни двора. Он рыбачил зимой, когда на море бушевали штормы, а летом, когда на побережье Романьи полно хорошеньких девушек, обслуживал купальни на пляже.
Мистраль, их единственный сын, был точной копией отца. В этом необыкновенном сходстве, физическом и духовном, заключалась исходная ошибка: ей не следовало порывать со своими провансальскими корнями и выходить за трижды проклятого, но неотразимого и обожаемого весельчака из Романьи.
Адель была убеждена, что из-за ее ошибки все в жизни Мистраля пошло наперекосяк. Она возненавидела чванливую аристократку Шанталь за ее бессовестную и злобную натуру, но и к Марии относилась не лучше, считая, что беспутной матери-одиночке с дефективным ребенком ни в чем нельзя доверять. И если одну ошибку еще можно простить, то две — это уж слишком: Мария сделала ее Мистраля отцом, не состоя с ним в законном браке, они годами жили в грехе, не будучи «настоящей семьей». Вынося свой суровый приговор, Адель начисто игнорировала тот факт, что Мистраль не мог жениться на Марии, потому что Шанталь не давала ему развода.
Профессию сына Адель считала опасной забавой, сродни ремеслу ярмарочного акробата, кочующего с места на место, «нынче здесь, завтра там». Словом, она была сыта по горло своим ненаглядным сыночком, никогда не слушавшим ее мудрых советов. Если бы это было в ее силах, она попыталась бы разорвать пуповину, которая все еще, несмотря ни на что, связывала их. Она хотела бы разлюбить его, но это было невозможно. Проходили годы, но Мистраль оставался смыслом ее жизни, светом ее очей.
Когда он был маленьким, она в своих мечтах видела его бухгалтером с постоянным местом работы в банке «Кредито Романьоло» или «Касса Рурале». Или почтовым чиновником. Мистраль, при своих блестящих способностях, мог бы далеко пойти. Она желала своему сыну обеспеченного, солидного будущего.
Он же, напротив, никогда не задумывался ни о будущем, ни о ней, своей матери, хотя она не переставала твердить, что в один прекрасный день он доведет ее до разрыва сердца.
Кровь Талемико бурлила в нем полноводным потоком, сметая на своем пути все предписания и запреты. Мистраль был таким с детства, со школьной скамьи. Учительница жаловалась Адели: «Ваш сын — настоящий Тарзан. Вроде и не глуп, но учиться его не заставишь. Я бы сказала, он умен, но не хочет приложить старание. Ему нравится бегать, играть, фантазировать».
Мистраль с необыкновенной быстротой усваивал только то, что ему нравилось. В десятилетнем возрасте он умел разбирать и собирать двигатели не хуже, а может быть, и лучше местного механика, пускавшего его поиграть в своей мастерской. В одиннадцать лет он уже собрал из старого хлама свой первый мопед, в скорости не уступавший последним фабричным моделям. На этой железке собственного производства он сломя голову носился по дорогам, ветер развевал его волосы, наполняя сердце ликованием. О его гоночных достижениях красноречиво свидетельствовали синяки и ссадины.
— Благодарение богу, у каждого ребенка есть свой ангел-хранитель, — утешала себя Адель. — Но уж ты своему ангелу ни минутки покоя не даешь. За какие грехи господь послал мне такое наказание? — любовно ворчала она, обрабатывая его порезы.
Специалистка не знала, кому из святых ставить свечку. Почему сверстники ее сына могли учиться, получать более или менее удовлетворительные оценки, играть, как все нормальные дети? Иногда они ходили на голове, устраивали шалости, и все же их родители могли спокойно спать.
Она завидовала матерям, похвалявшимся школьными успехами своих сыновей. Может, Мистраль потому такой непослушный, что у него нет отца? Адель пыталась убедить себя, что, будь ее Талемико жив, Мистраль не вырос бы таким сорвиголовой.
С грехом пополам ему удалось сдать выпускной экзамен за восьмой класс. После этого Мистраль решил не продолжать учебу.
— Не хочу я больше ходить в школу, — объявил он матери. — Я никогда не стану бухгалтером или землемером. У меня другое будущее.
В полном отчаянии Адель закатила ему такую оплеуху, что едва не разбила лицо в кровь.
Мистраль и бровью не повел.
— Хоть убей, — сказал он твердо, — а в школу я больше не пойду. Но даю тебе слово, настанет день, когда ты будешь мной гордиться.
— Что же ты собираешься делать? — Она была поражена такой решимостью.
— Пойду работать. Буду делать то, что мне нравится. Может, когда-нибудь снова начну учиться, но только если сам захочу. Не нравится мне в школе штаны протирать. Пойду работать, — решительно повторил он.
— В этих местах, кроме как рассыльным или поваренком в каком-нибудь третьеразрядном пансионе, никакой другой работы не найдешь, — заметила она с горечью.
— Я буду работать у Примо, — объявил сын.
Примо Бриганти был автомехаником. Шумный и суетливый, он был мастером на все руки и в своем жалком сарайчике, гордо именуемом «гаражом», брался за ремонт любых средств передвижения, снабженных двигателем внутреннего сгорания: от велосипеда с прикрепленным к колесу моторчиком «солекс» до тяжелых машин с большим объемом цилиндра. Чудес он не творил, звезд с неба не хватал, но автомобили, прошедшие через его руки, оправдывая свое наименование, обретали способность к самостоятельному передвижению.
Адель прекрасно его знала. Она знала даже, что у него большая родинка на левой ягодице, а у его жены — кератозное утолщение кожи на правой. Она ведь была медсестрой и могла бы написать трактат о филейных частях своих земляков.
Услышанная новость, казалось бы, должна была ее успокоить, однако Адель лишь покачала головой:
— Будь прокляты моторы и тот, кто их выдумал. Горе ты мое! — продолжала она, тяжело вздыхая. — Почему ты не хочешь учиться? Без аттестата у тебя нет будущего! — Слезы комом подступили ей к горлу.
Мистраль понимал, что заставляет ее страдать, но ощущал в себе неодолимую силу, толкавшую его прочь от благих устремлений матери. Он лишь погладил ее по щеке, давая понять, как сильно он ее любит.
С первой получки он купил ей шелковый платок и положил на кровать. Растроганная Адель обняла его и расцеловала.
— Что ты будешь делать с остальными деньгами? — спросила она.
— Я их уже потратил. Купил по случаю карт[6], — признался он едва слышно, понимая, что вновь причиняет ей боль.
Опять у Адели перехватило дух, а сердце болезненно сжалось.
