— Ее, да. Скажи, тебе больше нечем заняться в сессию, Дина?
— Мне нужно иногда переключаться, — она беспечно пожимает плечами.
— И для этого нет ничего лучше, чем вульгарная баба, которую изображает не менее вульгарный мужик! — Игорь взял салфетку — и тут же отложил. Даже не отложил — отбросил.
— Откуда ты знаешь, что тот, кто изображает Лолу — вульгарный? — чем более раздраженным делался Игорь, тем спокойнее становится Дина. Аккуратно промокает губы.
— Уровень, детка, уровень, — Игорь не без труда гасит вспышку раздражения и берется за кофе. — Это же редкая пошлятина. А ты мараешься об это. Полночные посиделки с вульгарной полу-бабой-полу-мужиком — детка, разве это то, что тебе нужно? Что за странная дружба?
— А у меня нет других друзей! — теперь очередь Дины выходить из себя. Она не понимает, что задело ее больше — слова про Лолу или давно накопившиеся обиды. — Ты ведь извел всех моих подруг, ненавязчиво, исподволь! Ты даже с Мартой не даешь мне видеться!
— С этой страшной лесбиянкой в пирсинге? — иронично изгибает бровь Игорь. — Детка, в последний раз она пыталась затащить тебя на какой-то марш «зеленых» в Бремене, который разгоняли из брандспойтов.
— Она моя двоюродная сестра!
— Если ты хочешь посидеть в полицейском участке Бремена — бога ради, — он пожимает плечами, повторяя его жест. Дина раздраженно выдыхает. Она опять позволила взять эмоциям вверх.
— Зачем ты приехал?
— Соскучился.
Она ничего не отвечает. Разговор заходит в тупик, и завершают завтрак они молча.
Для поцелуя ему достается лишь щека. Уходя, он задевает лампу. Антикварный светильник оказывается неожиданно крепким, бронзовое основание отзывается звонким гулом на падение, а от стекла абажура откалывается лишь фрагмент.
— Извини, я нечаянно, — бросает он безразлично. — Куплю тебе новую.
— Не стоит, — Дина аккуратно сбирает осколки абажура. — Я склею.
— И охота же тебе возиться… Да, и кстати, я завтра улетаю.
— Надолго?
— В Штаты. На две недели.
— Хорошо.
Все совсем не хорошо — так думает он, спускаясь по лестнице. И не стоит ее оставлять одну. Но в Майами все еще хуже.
Глава 4. У нас ни будущего нет пока, ни прошлого
Вульгарный полу-мужик, полу-баба… Да откуда ты знаешь, Игорь?! Вот Дина не знала.
После первой встречи, возвращаясь домой на такси, оглушенная своим внезапным порывом и неожиданно долгим ночным разговором, Дина пыталась понять. Разгадать. Эти попытки она не прекращала и на следующий день.
Какой он — мужчина, стоящий за Лолой? Движения выдавали молодого человека — гибкость в суставах, сдерживаемая пружинистость в каждом движении, жесте. А глаза — глаза грустные, мудрые, взрослые. Дина вспомнила, как легко был поднят с пола аккордеон — а этот музыкальный инструмент не пушинка, Дине довелось брать его в руки во времена своей недолгой учебы в музыкальной школе. В этом чувствовалась абсолютно мужская сила. Но плавные движения плеч — истинно женское кокетство. Хотя оттопыренный мизинец при чаепитии — явный перебор. Или ирония.
Она очень ироничная — Лола. Или человек, стоящий за ней.
Впрочем, после второй встречи Дина уже напрочь забыла, что за Лолой есть кто-то еще. Она поверила. Поверила в созданный образ. В придуманную личность. А то, что Дину необъяснимо потянуло к этой личности — так мало ли странных событий было в жизни Дины Ингер?
***
— Ты избалуешь меня, голубка, — Лола принимает букет и аккуратно ставит его в подготовленную вазу. О букете Лолу предупредили.
— Тебя хочется баловать, — Дина прижимается коротким поцелуем к напудренной щеке. — Сильно устала?
— Не настолько, чтобы не посекретничать с тобой, — Лола устраивается на диване, отработанным движением одергивает платье, хлопает по сиденью рядом. — Садись, милка-голубка.
— Милка-голубка? — Дина улыбается, садясь. Улыбка в присутствии Лолы появляется самопроизвольною. — Ведь была просто голубка? Откуда взялась еще и милка?
— Это любимое обращение моей бабушки по особым случаям.
— У тебя есть бабушка? — изумляется Дина. И тут же спохватывается. — То есть, я имела в виду, что…
Их разговор уже традиционно прерывает официант, который приносит чай. Такое внимание — Дине. Ян обхаживает человека с фамилией Ингер, всеми возможными способами демонстрирует уважение.
— Конечно, у меня есть бабушка, — как только за Федором закрывается дверь. — У меня знаешь какая бабушка? Моя бабушка, она у меня — чемпион мира по обниманиям!
Дина смеется знакомым с детства интонациям. У Лолы выходит очень похоже.
— Верю! А какой же сегодня особый случай?
— Не знаю, — пожимает плечами Лола. — Давай его придумаем, а?
— Давай, — легко соглашается Дина на игру. — Например, сегодня тот самый день, когда я буду читать тебе свои стихи.
— О-о-о-о… — округляет глаза Лола. — Они грустные, милка-голубка? Мне готовить платочек? — гибко протягивает руку и берет с гримировального столика упаковку с бумажными платочками.
— Почему ты решила, что они грустные?
— Красивые девушки всегда пишут грустные стихи про любовь, — Лола выудила платок из упаковки. — Я готова, голубка. Читай.
— Я не буду сегодня тебя мучить своими стихами, — улыбнулась Дина. — Зачем так сразу пугать благодарного слушателя.
***
А слушатель был и правда благодарный. Лола обладала уникальным талантом слушать. За всю взрослую жизнь Дину слушал лишь один человек — Алла Максимовна. Мягкая, душевная женщина, педагог по истории кино. К ней Дина припала, как замерзший путник — к теплу очага. Но даже ей не могла рассказать всего. Жалела старую женщину, ее нервы и сердце. Грань, за которую не стоит заходить в своих откровениях, Дина внутренне очень четко ощущала. С Лолой эта грань отсутствовала.
Нет, Дина не пускалась в слишком сильные откровения. И не рассказывала чего-то из ряда вон или шокирующего. Но зато вытаскивалось изнутри, из глубин памяти, подсознания что-то, кажется, давно забытое, о чем она ни с кем и никогда не говорила. А это «что-то» словно ждало все эти годы, когда появится человек, на которого и можно будет выплеснуть это все.
И оно лилось. Пока еще небольшим ручейком, но Дина знала, чувствовала — что вот-вот, и это станет полноводной рекой. И Дина расскажет что-то по-настоящему важное, то, о чем говорить нельзя, не принято, а то и вовсе опасно.
Ведь Игорь вел с ней беседы, и не раз, и не два, а много, много больше — о том, какой она, Дина, лакомый кусочек. И как все мечтают прибрать ее к рукам. А вместе с ней — и «Ингер Продакшн». Конечно, он не употреблял этих слов. Конечно, он говорил достаточно завуалировано. Но в какой-то момент Дина поняла, что таится за этими намеками и витиеватыми фразами. Простая мысль. Только он, Игорь Разин, заботится о ее, Дины, благе. И ей надо быть со всеми другими осторожнее, начеку и прочее, и прочее, и прочее. Эта мысль подтверждалась и всеми действиями Игоря — как плотно он опекал ее, как уговаривал жить у него, как контролировал все — вплоть до телефонных звонков и с кем и куда ходила. Лишь последний год эта опека ослабла. Во-первых, потому что Дина стала бунтовать против этого — уже не тихо, а открыто. А во-вторых, у дочери Игоря от первого брака, которая жила в США, возникли серьезные проблемы. Проблемы эти заключались в основном в чернокожем бойфренде, который втянул девушку в какие-то аферы, связанные с наркотиками. Сначала Игорь не предавал особого внимания данной ситуации, а потом грянул гром, и Разину пришлось спешно поднимать связи и вкладывать деньги, чтобы разрешить острую ситуацию. Дина не вдавалась в детали, а Игорь не торопился ими делиться, но общую картину Дина примерно представляла. Дело пахло керосином, причем авиационным, и тюремным сроком. Несмотря на все усилия Игоря — пока еще пахло. Именно поэтому он теперь часто бывал в Майами — чтобы не упускать контроль над ситуацией и не допустить неприятностей самого худшего калибра.
