готово.
На слове «готово» женщина отрепетировано улыбнулась, даже не пытаясь вложить хоть нотку искренности. И вообще, вела она себя на редкость чопорно, будто и не прислуга вовсе. Представилась Ольгой Алексеевной. Ко мне тоже попыталась обратиться по паспорту: Анжелина Сергеевна. Но я сразу её остановила:
– Нет-нет. Анжела и только Анжела. Ну или Лина.
Друзья меня, конечно, звали Энжи, и так мне нравилось больше всего, но эта надутая мадам скорее свой язык проглотит, чем такое повторит. В любом случае, только не Анжелина, да ещё и Сергеевна! В полном виде своё имя в нагрузку с отчеством я терпеть не могла.
– А вы здесь кто? – уточнила я, поднимаясь вслед за ней по лестнице.
– Я слежу за порядком в доме, – ответила она, не оборачиваясь и не замедляя шаг.
Дама препроводила меня на второй этаж, туда, где я теперь буду жить. И снова:
– Вот ваша комната, Анжелина Сергеевна. Ваш багаж уже тут.
Я чуть не поперхнулась: она невменяемая, что ли? «Вы» я ещё как-то переживу, пусть. Но с именем своим своевольничать не дам!
– Извините, у вас со слухом плохо? – развернулась я к ней и, вздёрнув подбородок, смерила её взглядом. Этак свысока, хоть эта жердь на полголовы меня длиннее. – Или с памятью? Я, по-моему, вас попросила так меня не называть. Я куда приехала? В дом отца или в казённое заведение? Зачем этот официоз? Повторяю в последний раз: я – Анжела или Лина.
Она моё возмущение выслушала с потрясающей невозмутимостью, даже не моргнула. И так же спокойно сказала:
– Располагайтесь. Ванная и уборная – вон там. Надеюсь, дорога вас не очень утомила.
Я фыркнула. Можно подумать, я ехала не с другого конца города, а с другого конца света.
– Ужин у нас в семь, но если вы почувствуете голод – сообщите мне.
Ну вот кто так говорит: если почувствуете голод, сообщите…? Нельзя сказать: захочешь есть – кухня там-то?
Наконец, она оставила меня в покое. И дам руку на отсечение, эта сушеная вобла меня уже ненавидит. Уходя, она прямо царапнула меня взглядом. Быстрым, но очень выразительным.
Ну и плевать. Вот уж глубоко без разницы, как относится ко мне отцовская прислуга.
Я раскинулась на широченной кровати звездой, не раздеваясь. Ну и что мне делать? Чем заниматься? Я здесь всего полчаса, а уже умираю от скуки. К счастью, тут ловил вай-фай. Не бог весть какое развлечение, но хотя бы я могла поныть Киселёву на свою несчастную судьбу.
Потом обошла дом, затем – территорию вокруг дома, в общем, худо-бедно вечер скоротала. Заодно пришла к выводу, что, судя по интерьеру, отец в быту неприхотлив. Всё такое добротное и простое. А с его-то деньгами он мог купаться в роскоши, но он не экономил разве что на автомобилях и костюмах.
Да и плевать. Всё равно я тут жить не буду. Иначе я буду не я. Просто подожду, когда отец немного успокоится и разрешит вернуться домой. А нет – так что-нибудь придумаю.
Отец с Верой приехали на следующий день. Вобла меня заранее предупредила, что «Сергей Иванович и Вера Андреевна будут к двум». В общем-то, больше она ничего не сказала, но по тону и по выражению лица явно подразумевалось, что я должна быть паинькой и не огорчать хозяина.
Встречать на крыльце я уж их не стала, к чему этот театр? Но к обеду спустилась вовремя. Может, и правда стоило прикинуться кроткой овечкой и усыпить бдительность отца. Может, так он скорее отпустит меня на волю.
Обедали мы втроём. Отец мне лишь кивнул, когда я подошла к столу, и бегло окинул недовольным взглядом. Зато Вера изобразила такую радость, будто всю жизнь жаждала меня увидеть. Заворковала сразу:
– О, Линочка, это так замечательно, что ты будешь с нами жить! Я уверена, мы обязательно поладим. Теперь у нас будет настоящая семья...
Я еле вынесла этот слащавый поток. Если б не установка «задобрить папочку», то обязательно бы съязвила. Потому что ну какая настоящая семья? Что за ахинея? Даже для меня этот фарс – явный перебор.
Отцу, видимо, тоже этот щебет не особо нравился. Он терпел, терпел, молча, затем не удержался:
– Чем планируешь заняться? – и припечатал тяжёлым взглядом, а я даже не поёжилась и глаз не отвела. И прислушалась к себе: никакого страха или даже трепета. Я и правда перестала его бояться. Абсолютно. Преспокойно смотрела в его лицо с массивной челюстью и выступающими вперёд надбровными дугами.
– Не знаю ещё, – пожала я плечами. – Не решила.
– А кто знает? Кто должен за тебя решать? На работу устроиться нет мысли?
– Но я же ничего не умею…
Зря я это сказала. Отец тотчас побагровел.
– Серёжа, подожди, – вклинилась сладкоголосая Вера-примирительница. – Что ты сразу так на неё наседаешь? Дай Линочке освоиться. Она же только приехала.
Отец хотел возразить, но она одарила его такой безмятежной улыбкой, что он, крякнув, заткнулся. Я с любопытством посмотрела на неё. А Вера-то непроста, оказывается. Та ещё манипуляторша. Мой великий и ужасный папа подчиняется ей, как марионетка.
– А давайте выпьем за встречу, за нашу семью, – придумала она. – У меня родился прекрасный тост...
Тут уж отец не вытерпел и раздражённо прервал её:
– Ну какой выпьем, Вера?
– А что такого? – воззрилась она на него, будто и правда не понимает его посыл.
Мне хотелось встрять и пояснить, мол, папочка считает меня алкоголичкой, которой даже понюхать пробку от вина никак нельзя. Но я же решила не выступать и вести себя прилично. И сарказм в эту схему не укладывался. Поэтому я, чтобы не искушать судьбу, встала из-за стола, поблагодарила и вышла вон. Однако не удержалась, остановилась за дверью и прислушалась. Они говорили тихо, половину я не разобрала, но и того, что услышала было достаточно, чтобы всё понять.
Отец ворчал: какой ей пить? Она здесь почему? Потому что там не просыхала. Скатилась на самое дно! Так давайте ещё тут ей нальём, чего уж!
Вера распереживалась: Серёжа! Как можно! У Линочки полтора месяца назад мама умерла! У неё травма! Её надо щадить, а не гнобить и не принижать!
Вот честно, я бы, может, и прониклась к Вере, не будь она такая вся правильная и добренькая. Может, конечно, это я слишком циничная и испорченная, а она нормальная, такая,
