— Лэнс Кэмпбелл? — шипит Эшли.
Эшли Ренье, тоже семнадцать лет. Имеет склонность избивать свою младшую сестру. Она проходила терапию и прекращала ее с восьми лет, потому что не может перестать жевать собственные волосы. Однако с Эш происходит гораздо более зловещее дерьмо. Гораздо худшие секреты, которые я могла бы использовать, чтобы унизить ее, если бы захотела. Я скрываю все свои накопленные факты об Эш, пока она продолжает пялиться на Бет.
— Тот отвратительный чувак, который был у тебя дома на Рождество? — говорит Эшли. — О чем, черт возьми, она говорит?
Щеки Бет горят красным как угли; яркий румянец делает ее в некотором смысле симпатичной. Время от времени даже наши худшие моменты заставляют нас сиять.
— Она, блять, врет. Что, черт возьми, с тобой не так? — толкает меня Бет, и я позволяю прижать себя к шкафчикам. В коридоре раздается громкий лязг — звук, с которым моя голова ударяется о металлическую дверь. — Ты больная на голову, — выплевывает Бет.
— Ну, не знаю. Моя история кажется довольно заурядной по сравнению с твоей, не находишь?
Я бы не смогла произнести эту фразу, если бы она знала правду. Скелеты в моем шкафу сложены так высоко и плотно, что кажется, будто там произошел массовый геноцид. Справа есть движение — шквал активности, направляющийся к нам, что говорит мне о том, что этот маленький тет-а-тет вот-вот закончится. Я позволяю своим глазам стать блестящими и полными страха.
— Бет Джонсон! Ты что, сошла с ума? — Женщина в платье с цветочным принтом устремляется к нам, раздвигая толпу зевак, как Моисей раздвигал Красное море. Ее кожа теплого коричневого цвета, волосы — масса тугих кудрей. По фотографиям, которые я видела на сайте «Туссена», я точно знаю, что глаза директора Форд обычно добрые и нежные, но сейчас они далеки от этого. — Если не хочешь, чтобы тебя исключили в ближайшие три секунды, я настоятельно рекомендую убрать руки от этой девушки.
Бет бросает на меня тяжелый, полный ненависти взгляд, но подчиняется, в последний раз толкая меня и отпуская.
— Бет! — Директор Форд моргает, качая головой. Похоже, ее мозг просто не может обработать то, что она видит. — Понятия не имею, что происходит, но услышь это прямо сейчас. Что бы это ни было, ничего не выйдет. В мой кабинет. Сейчас.
Директор поворачивается ко мне, быстро оглядывая меня с ног до головы. Я не могу решить, пытается ли она вспомнить мое имя или проверяет меня на наличие травм.
— Ты тоже, юная леди. Я докопаюсь до сути. Вы обе будете сидеть в моем кабинете, пока я не услышу что-нибудь похожее на правду.
Щеки Бет вспыхивают, становясь еще краснее. Ее глаза полны ярости, но в них также присутствует жалкий стыд. Она не хочет говорить директору Форд правду. Не хочет рассказывать ей, что произошло, потому что если бы она это сделала, то ей пришлось бы рассказать, в чем я ее обвинила. А это? Нет. Она не собирается этого делать.
— Я подшучивала над ней, — выпаливает Бет.
Форд хмурится.
— И почему ты это сделала?
— Потому что слышала, что она повторяет свой выпускной год.
Форд, стройная и высокая, издает неодобрительный звук, скрещивая руки на груди.
— Ты шутишь, да?
Бет сжимает челюсть.
— Это то, что я слышала.
— Соррелл не повторяет свой выпускной год. И даже если бы это было так, зачем тебе за это прижимать ее к шкафчику?
— Парень Бет порвал с ней, — говорит Эшли, делая шаг вперед. — У нее было действительно тяжелое утро, и она просто…
Бет сердито смотрит на свою лучшую подругу, и ее послание ясно: «Заткнись к черту. Ты не помогаешь».
— Мне все равно, если твой парень порвал с тобой, или твоя собака умерла, или двигатель самолета провалился сквозь потолок а-ля «Донни Дарко». Нельзя нападать физически на другого ученика, потому что у вас плохой день!
— Я знаю. Мне очень жаль, — опускает голову Бет, и кончики ее ушей становятся алыми.
— Это то, что произошло? — обращается ко мне директор Форд.
Хмм. Давайте подумаем о моих вариантах. Я могла бы рассказать ей всю историю. Было бы относительно легко раскрыть то, что я знаю о испорченной домашней жизни Бет. Но…
Но.
Подобная информация — это валюта. Потратьте их сейчас, и они исчезнут. Кто знает, как это пригодится мне в будущем.
Я киваю, изобразив на лице достаточно эмоций, чтобы казаться смущенной.
— Да. Она смеялась надо мной. Назвала глупой. Сказала, что собирается рассказать всем, что меня оставили на второй год.
Директор Форд раскачивается на каблуках, глубоко вздыхая.
— Да, хорошо. Не имеет значения, что она или кто-либо другой говорит, не так ли? Ты знаешь правду, и это действительно все, что имеет значение.
Унижение — не та эмоция, которой мне легко подражать. После того что я пережила в детстве, а затем была тщательно, ритуально лишена своего эго Рут и Гейнор, когда впервые приехала в «Фалькон-хаус», мне действительно все равно, что думают обо мне другие люди. Все это манипуляция, прикрытие для создания истории, в которую люди поверят обо мне. Я изо всех сил стараюсь выдавить слезу. Ничто так не вызывает у людей реакцию сочувствия, как пара жирных, вовремя пролитых крокодиловых слез.
— Да, директор Форд.
— Успокойся. Ты можешь идти на следующий урок, Соррелл. Если у тебя возникнут какие-либо проблемы с обустройством, моя дверь всегда открыта. А ты… — говорит она, поворачиваясь к Бет. — Ты заработала себе задержание на неделю, и тебе запрещено идти на «Бал Генезис» в конце месяца.
— Но директор Форд! — протестуют обе девочки.
— Я же помогаю организовать бал, — говорит Бет.
— Больше нет. Все. Иди в класс. И если я услышу, что ты снова пристаешь к Соррелл, да поможет мне Бог, если я не запрещу тебе посещать все светские мероприятия в наступающем году. Включая церемонию вручения дипломов.
Две блондинки разворачиваются и топают прочь по коридору, сердито препираясь между собой. Директор Форд больше не тратит время на то, чтобы нянчиться со мной.
— Заведи себе друзей и побыстрее, — говорит она мне. — Эти двое — гадюки. Они сделают твою жизнь здесь невыносимой, если у тебя не будет группы друзей, которые защитят тебя.
Это место еще больше похоже на тюрьму, чем я думала.
Я иду по коридору, не совсем уверенная, в какую сторону мне следует идти, и мне на самом деле все равно. Взгляды всей школы устремлены на меня, когда я спешу прочь от своего шкафчика. Мой взгляд приклеен к моим ногам. Вот почему я не вижу, как он преграждает мне путь, и я врезаюсь прямо ему в грудь.
— Вау! Иисус. Пробуешься в футбольную команду, квотербек?
Конечно, это он. Просто… серьезно? К черту мою удачу.
Первое, что я замечаю, это то, какой парень высокий; Тео Мерчант возвышается надо мной. Второе — это странный синий пластырь, обмотанный вокруг кончиков его указательного и среднего пальцев левой руки. Паутина тонких, посеребренных шрамов, которые веером расходятся по тыльной стороне той же руки, изгибаясь вниз неровной линией вокруг основания большого пальца.
Его волосы — цвета угля, полуночи и ночных кошмаров — укорочены по бокам, но немного длиннее на макушке, зачесаны назад тем небрежным, искусным способом, которым, кажется, овладевают мальчики, не выглядя так, будто они вообще потратили какое-то время на прическу. Его глаза цвета меда и карамели, карие, такие светлые, что кажутся полированными золотом. Линия подбородка гордая и сильная, скулы возмутительно высокие. Его нос… Черт. Раньше мне было наплевать на нос парня, но нос Тео Мерчанта прямой как стрела, и царственный. Под его правым глазом три маленькие веснушки, которые образуют почти идеальный равносторонний треугольник…
Блять.
Что я делаю? Я пялюсь, ради бога. Парень холодно улыбается мне, и сердца разбиваются по всему миру.
— Ты не должна быть здесь, — говорит он.
Несмотря на теплоту их окраски, глаза Тео внезапно становятся холодными. В глубине моего сознания отчаянно воют тревожные колокольчики, призывая меня быть начеку. Я выстраиваю свои черты, превращая выражение лица в пустое, когда встречаюсь с этими золотистыми глазами.
