— Они что, кричат друг на друга? — Шепчу я Индиго, когда мы останавливаемся перед дверью.
Она кивает и прижимает ухо к двери.
— В последнее время они часто разговаривают по телефону, — шепчет она. — Хотя я не совсем понимаю, в чем дело.
— Ты что-нибудь слышишь? — Шепчу я, придвигаясь ближе.
Она прикладывает палец к губам, заставляя меня замолчать.
— Я думаю… — она не заканчивает свою мысль, сводя меня с ума! Я схожу с ума, отвечаю!
Прижимаю ухо к двери и прислушиваюсь.
— Ты не имеешь права так поступать, — рычит отец, и в его голосе звучит такая ярость, какой я никогда от него не слышала, включая тот раз, когда он накричал на меня за то, что я украдкой глотнула его виски. — Она не твой ребенок.
— Ну, она едва ли твоя, учитывая, как дерьмово ты с ней обращаешься, — рявкает в ответ бабушка Стефи. — Ты совсем не знаешь эту девочку.
— Это чушь собачья. Я знаю ее лучше, чем ты. Она моя дочь. Не твоя.
— Хорошо, мистер Всезнайка. Если ты так хорошо знаешь свою дочь, скажи мне, какая у нее любимая книга манги, или, черт возьми, просто скажи ее любимую книгу. — Между ними повисает тишина, и она добавляет: — Ты ни хрена не знаешь о своей дочери. Но я знаю. Я знаю, что она рисует свои собственные комиксы, и, хотя я не всегда понимаю их, я узнаю талантливого художника, когда вижу их. Ты знаешь, что она ведёт свой собственный блог? Она очень умная. К тому же она отличница… но я уверена, что ты все это уже знаешь, верно? — Сарказм сочится из ее голоса, как густые капли меда. — Ведь она твоя дочь.
Тишина, которая следует за этим, заставляет мой желудок сжиматься, когда реальность обрушивается на меня. Я всегда знала, что мой отец не был заинтересован во мне, но тот факт, что он не имеет ни малейшего понятия обо мне, причиняет боль, словно удар в солнечное сплетение.
— Ты же знаешь, мне тяжело, когда дело касается нее, — говорит отец уже спокойнее. — И есть обстоятельства, которые…
— Мне плевать на обстоятельства, — прерывает она. — Когда ты решил оставить ее с собой, ты решил стать ей отцом. Если ты не мог справиться с тем, что это влекло за собой, то должен был позволить ей жить со мной, как я предлагала. Но нет, ты решил взять ее к себе и обращаться с ней как с дерьмом.
Я отшатываюсь от двери.
— Какого черта? — Говорю громче, чем хотела.
Индиго хватает меня за руку и тащит обратно по коридору, направляясь прямиком к входной двери. Не знаю, услышали ли меня бабушка или папа, но дверь спальни все еще закрыта, когда Индиго вытаскивает меня наружу. Она отпускает меня только тогда, когда мы пересекаем стоянку и подходим к деревьям напротив квартиры.
— Святое дерьмо, — я провожу пальцами по волосам, расхаживая взад-вперед по траве. — Я не понимаю, что только что произошло. Я не… все это не имеет смысла. — Я кладу руки на бедра и наклоняюсь вперед, чувствуя, как горит мой живот. — Оставить меня? Он решил оставить меня… я не понимаю. — Я смотрю на Индиго, у которой во рту сигарета, а в руке зажигалка. — Ты понимаешь, что все это было?
Она подносит руку ко рту и закуривает.
— Я не уверена, но у меня есть несколько теорий, — говорит она, и облако дыма окутывает ее лицо. — Но это всего лишь теории, основанные на том, что говорили мои родители.
Все еще одурманенная, я присаживаюсь на корточки и глубоко вдыхаю.
— И что это за теории?
— Я не уверена, что должна тебе рассказывать, — говорит она, настороженно глядя на меня. — Ты уже выглядишь, как будто тебя сейчас стошнит.
— Именно так я себя и чувствую.
— Держи, — Она присаживается на корточки и протягивает мне сигарету.
Я морщу нос.
— Я не курю.
— Знаю, но затяжка-другая поможет тебе расслабиться.
Дым обжигает мне ноздри, когда я беру сигарету из ее рук. Пальцы дрожат, когда я подношу фильтр к губам и вдыхаю.
— Срань господня, жжет, — говорю я сквозь приступы кашля, когда мои легкие тонут в дыму.
Индиго весело смеется, забирая сигарету у меня из рук.
— Прости. Наверное, мне следовало сначала предупредить тебя, но я подумала, что незнание может сделать это более захватывающим, — она садится на траву и делает несколько затяжек, пока я привожу дыхание в норму.
Как только я больше не чувствую себя ниндзя, использующим свои легкие в качестве боксерской груши, я устраиваюсь на траве рядом с ней.
— Я хочу услышать твои теории. На самом деле мне нужно их услышать, иначе я придумаю свои. И голова моя полна всяких безумств.
Она тяжело вздыхает.
— Я надеялась, что вся эта история с курением отвлечет тебя от этого.
Качая головой, я ковыряю траву.
— Как я могу думать о чем-то другом, когда это звучит так, будто меня… удочерили?
— Ты так думаешь? — спрашивает она, щурясь на шоссе перед нами.
— Хм, да, — я массирую виски, пока моя голова пульсирует. Все это время я знала, что не совсем вписываюсь в свою семью, что я изгой. И да, у меня возникала мысль, что, возможно, меня удочерили, но эта мысль никогда не была серьезной. — А что еще это может быть?
Она проводит большим пальцем по кончику сигареты, рассыпая пепел по траве.
— Это может быть усыновление… или, может быть, твой… — она смотрит на меня, и в ее глазах появляется жалость. — Ты когда-нибудь задумывался, почему твоя мама обращается с тобой как с дерьмом?
— Ты это заметила?
— Иза, все, кто когда-либо пересекался с тобой, знают, что между тобой и твоей матерью существует напряженность.
— Напряжение исходит от нее, — уточняю я. — Я стараюсь быть милой, но она ведет себя так, словно я какая-то мерзкая рептилия или что-то в этом роде.
Она кладет сигарету между губами, и дым кружит воздух, когда она снова ошеломленно смотрит на шоссе.
— У меня есть теория, что, возможно, причина, по которой она всегда обращалась с тобой как с дерьмом, заключается в том, что ты напоминаешь ей о дерьмовом времени в ее жизни… может быть, о чем-то плохом, что твой отец сделал с ней, что привело к твоему рождению.
Требуется секунда или две, чтобы понять, на что она намекает.
— Подожди… ты думаешь… — я качаю головой. — Нет, это невозможно. У моего отца не было романа… он не сделал бы этого с моей мамой. Поверь мне. Он делает все, что она говорит, иногда даже слишком.
Ее брови выгибаются.
— Он бы не стал, да? Ладно, думаю, моя теория ошибочна.
Я качаю головой, но внутри у меня крутятся механизмы. Все то время, когда мама смотрела на меня с таким презрением, а иногда и с ревностью… всё начинает обретать смысл.
— Я знаю, что это не то, что ты хочешь услышать, — говорит она, затем бормочет, — хотя, я не знаю почему. Твоя мама — стерва. — Она откашливается. — Но ты должна признать, что в этом есть смысл.
Я опускаю голову на руки.
— Все это не имеет смысла. Откуда ты вообще взяла эту теорию? Ты только что вытащила ее из своей задницы или она основана на какой-то правдивой информации?
— До меня дошли слухи, — говорит она. — Или, ну, я однажды подслушала, как мама с папой сплетничали о твоей семье, и мама сказала что-то о другой женщине, и как хорошо, что твой папа не оставил тебя с ней.
Широко раскрыв глаза, я поднимаю голову и смотрю на нее.
— Как давно это было?
Она пожимает плечами и тушит сигарету в куче грязи.
— Я не знаю. Несколько лет назад.
— Почему ты никогда ничего мне не говорила?
— Иза, это самый долгий разговор между нами. Обычно на встречах ваша семья останавливается в отеле и проводит много времени, сидя в углу с задранными носами, как кучка снобов.
— Моя мама заставляет меня это делать, — осознаю то, что я говорю это как бык, бросающийся на красную тряпку. — Подожди. Я вообще должна называть ее мамой? — Встаю на ноги и расхаживаю перед Индиго, полностью включив режим безумной паники. — Или мне следует называть ее Линн? О Боже, я только что поняла, что второе имя моей сестры — это имя моей мамы, но меня так никто не назвал. Это должно быть правда. — Я снова приседаю, и мои ноги превращаются в желе. — Я даже не знаю, кто моя мама.
