Действительно, на каждой полке в книжном шкафу красовались длинные ряды «Marlboro», «Chesterfield» и «Camel».
— О, нашел! — закричал Жека, появляясь на пороге с парой громадных черных сапожищ. — Дарю!
Алекс померил. Сапоги оказались ему впору.
— Сколько они стоят? — спросил он.
— Да бог с тобой! Какие могут быть деньги между друзьями?
— Но я не могу брать у тебя вещи просто так. — (Пряницкий хищно напрягся). — Хочешь, возьми мои кроссовки!
«О, йесссссс!!!» — пропела Жекина душа. Многоступенчатая и тщательно выверенная операция прошла просто блестяще.
Марика Седых могла считать себя удивительно удачливым человеком.
Поначалу они со старшей сестрой Светой были обыкновенными иногородними студентками, приехавшими из провинции: мотались по общежитиям, питались кефиром и городскими булочками, подрабатывали на озеленении города… Но тут случилось чудо: живущая в Москве тетка перед смертью прописала их в своей коммунальной квартире.
Каждой из сестер досталось по полупустой светлой комнате с видом на Цветной бульвар. Плюс кладовка, ванная, здоровенная кухня и... перспективы остаться в столице после учебы. Возвращаться в родной город Горький ни Света, ни Марика не желали. Москва есть Москва: здесь все — лучшее в Союзе снабжение, театры, фестивали, дефицитные товары к праздникам и приезду зарубежных делегаций…
А чего стоило само гордое наименование «москвичка»! Это же все равно что дворянский титул — его только по наследству или за великие заслуги можно получить!
Почти всех иногородних студентов после окончания вузов ждало распределение в города и веси Советского Союза: в обмен на бесплатное образование государство имело право отправить тебя в любую дыру — хоть на великие сибирские стройки, хоть в Среднюю Азию. И только москвичи могли задержаться в столице. Это был еще один плюс московской прописки.
Жаль только, что вместе с жилплощадью сестры Седых получили по наследству и соседку бабу Фису.
У бабы Фисы был конфликт с человечеством на почве недопонимания. Она не понимала, как на свете могут существовать вещи, которые ее не касаются. Познакомившись с Марикой и Светой, баба Фиса рьяно взялась за дело: подглядывала за ними, инспектировала их кастрюли и обещалась «все рассказать матери». Поначалу девушки делали вид, что слушают ее, но потом выяснилось, что если старушке дать волю, так она вовсе теряет совесть.
— Лимитчицы чертовы! — жаловалась на них баба Фиса, собрав вокруг себя старух из соседних подъездов. — Свалились на наши головы! Думаете, почему мне вчера в продуктовом масла не досталось? Все они, лимитчики, раскупили! Мы их тут привечаем, а они нам — вон чего.
Вскоре у нее появился шанс отыграться: Света вышла замуж за волоокого кандидата наук Антона и прописала его у себя в комнате.
— И чего ты взял за себя такую мымру? — спрашивала его баба Фиса. — Неужели получше девки не нашлось? Где это видано, чтобы жена заставляла мужа ковры выбивать? А кормит она тебя чем? Смотреть тошно! Ей же для тебя лишнего куска жалко: сама все лопает, а тебе одни объедочки оставляет.
По врожденной интеллигентности Антон некоторое время терпел бабу Фису, а потом поднял ее на могучее плечо и выставил вон.
— Хулиган! — вопила несчастная старушка на весь дом. — Чуть ребро мне самое главное не сломал!
Но больше вмешиваться в соседские дела она не смела. До поры до времени.
— В колхоз нужно взять как можно больше лекарств и теплых штанов! — авторитетно заявила Света, извлекая с антресолей чемодан, где у нее хранилась одежда для субботников и походов за грибами. Она считала себя ответственной за сестру и потому не доверяла ей собираться самостоятельно.
Марика уныло смотрела на приготовленную для нее гору таблеток. На каждой пачке была выведена соответствующая надпись: «от желудка», «от головы», «от изжоги»…
— А бинтов зачем столько? — спросила она. — Наложила, как для фронтового госпиталя.
— Пригодится, — отозвалась Света. — Кто знает, может, они спасут тебе жизнь?
— Точно. Я ими буду Пряницкого связывать, когда он начнет ко мне приставать.
В этот момент зазвонил телефон и Марика побежала в прихожую снимать трубку.
— Алло!
Это был Жека, легок на помине.
— Ну что, собралась? — осведомился он вместо приветствия.
— Ты будешь поражен количеством лыжных шапочек в моем багаже, — усмехнулась Марика.
— Значит, дашь мне одну, если что. Я чего звоню-то… Купи водки, а то у Степанова денег нет, а меня мама провожать будет.
— Ни за что, — спокойно отрезала Марика. — Еще не хватало, чтоб вы упились в стельку.
— Эй, мы ж в колхоз едем! — возмутился Пряницкий. — Что там еще делать-то?!
Жека про всё так говорил: «Это ж парк, что тут еще делать?», «Это ж детская площадка!», «Это ж туалет клуба имени Ленина!».
— Ну будь благородной женщиной, — принялся увещевать он Марику. — Хочешь, я тебе тоже какую-нибудь пользу принесу? Тебе итальянские колготки нужны? Фирменные! У меня всего одна пара осталась.
Что ни говори, но соблазнять слабых женщин Пряницкий всегда умел.
— Ты подлый шантажист, — бессильно вздохнула Марика. Хорошие колготки были ее страстью, и Жека прекрасно это знал.
— Значит, купишь водки?
— Нет. Куплю портвейна.
— Вот и славненько. Пока!
Стоило Марике положить трубку, как из-за кухонной двери показался длинный нос бабы Фисы.
— Портвейн пойдет покупать! — всплеснула она руками. — Женский алкоголизм, милочка,— это, между прочим, горе в семье!
На прошлой неделе у бабы Фисы нежданно вылечился радикулит, что было очень плохой приметой: без него она становилась нестерпимо активной.
— Горе в семье — это безумные старушки, — проворчала Марика и поспешно скрылась в сестринской комнате.
Упаковка рюкзака была почти завершена: оставалось только как следует попрыгать на нем для утруски и затянуть тесемочки.
— Вот, теперь можешь быть спокойна за свое здоровье, — довольно сказала Света. — Тепло будет — ни одна простуда не прицепится.
— А так же ни один парень, — вздохнула Марика. — Все девчонки будут крутить в колхозе любовь, а я буду крутить завязки от ватных штанов.
— А тебе срочно надо, чтобы все мужчины попадали к твоим ногам?
— Думаешь, в меня нельзя влюбиться?!
— В тебя? Ну, разве что с первого взгляда. Пока получше не узнаешь.
Марика всю жизнь была избалована мужским вниманием. Вокруг нее постоянно вертелись мальчишки: в деревне, куда ее отправляли на каникулы, они гонялись за ней, чтобы поцеловать; во дворе у нее был персональный «жених» Гоша Тимофеев; в школе — еще куча приятелей. «Гулянье» с ней было столь же престижно и почетно, как обладание магнитофоном, мотоциклом и дядей – капитаном дальнего плавания.
Марика никогда особо не старалась быть популярной. Это выходило как бы само собой — естественно и без надрыва. Более того, в качестве эксперимента она иногда позволяла себе побыть стервой — просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Но и хлопанье дверьми и страстные разборки с кавалерами шли ей на пользу. Ее считали «знающей себе цену».
Единственным человеком, который не спешил круглосуточно восхищаться Марикиной красотой и умом, была Света. В отличие от младшей сестры она никогда не придавала особого значения нарядам и посиделкам с гитарой, считая их бесполезной тратой времени.
— Принцесса подъездного значения, — подтрунивала она над Марикой. — Кому ты пытаешься пускать пыль в глаза?
— Всем! — кипятилась та. — У тебя, между прочим, никогда в жизни не было столько женихов!
— О, господи, как я несчастна, что за мной не ухаживает ни один малолетний пэтэушник! Ведь мы могли бы с ним до рассвета торчать на лестничной площадке, плевать на пол и писать на стенах матерные слова!
Вольно или невольно Марика заражалась ее скептицизмом по поводу своих кавалеров. Света была для нее как Америка, которую нужно было догнать, перегнать и удивить. И если сестра насмешливо воротила нос от Марикиных достижений, то, значит, они действительно ничего не стоили.
