— Потому что это не их урожаи, а государственные. И государству намного выгоднее пригнать на уборку дармовую рабочую силу из городов. Оно же знает, что отказаться никто не посмеет.
В высоких залах переговорного пункта гудела разноязыкая толпа: студенты, командировочные, туристы…
— Мама! — орал Алекс в телефонную трубку. — Это твой блудный сын! Что значит «какой»? Мама, у тебя завелись другие сыновья, пока меня не было дома?
— Боже мой! Сынок! А я думала, что из России нельзя до нас дозвониться. Как ты?
— Все нормально.
Но простых заверений о благополучии маме не хватило.
— Скажи мне правду: чем ты питаешься?
— Супом-харчо, супом «Вермишелевым» и супом «С мясом» из пакетиков.
— А это здорóво?
— Нисколечки! Но это едят почти все советские студенты. При этом они умудряются учиться, хлестать водку в диких количествах и подрабатывать на разгрузке вагонов.
— А стираешь где? Там у вас есть прачечные?
— Я выучился стирать руками! — похвастался Алекс. — Это совсем просто: замачиваешь все на три дня, ждешь, пока подтухнет, а потом начинаешь отстирывать и от тухлятины и от грязи.
— Не болтай! — рассердилась мама. — Алекс, ты должен покупать нормальные продукты. Тебе нужны витамины! Ведь должны же у коммунистов быть овощи и фрукты!
— Мама, они есть. Но они продаются на рынке. Там все в два-три раза дороже, чем в магазинах.
— У тебя нет денег?
— Я богат, как дедушка до Великой депрессии. Нам дают огромную стипендию — в несколько раз больше, чем русским студентам.
— За что?
— За то, что мы иностранцы. Это, знаешь ли, большое жизненное достижение.
— Ваше время истекло, — вдруг вклинился в разговор металлический голос. — Заканчивайте разговор.
— Как там Хесус? — торопливо спросил Алекс. — Он к тебе заходил?
— Заходил. Велел тебе привет передать. Представляешь, его сестра Моника собралась замуж за этого долговязого парня из Хантингтон-Бич. Потом тебе звонила Эми…
— Мама, скажи ей, что меня съел русский медведь.
— Она мне не поверит!
— Тогда скажи, что меня арестовали и отправили на сибирские рудники.
Маминого ответа Алекс не услышал — их разъединили.
— Ну что, поболтал с домом-то? — спросил Жека, когда Алекс вышел из кабинки.
— Поболтал.
Действительно, это было что-то удивительное: дозвониться из Москвы до дома, услышать мамин голос… И дело было не в чудовищном расстоянии. Дело было в том, что здесь, в России, у Алекса началась совсем другая жизнь, и звонок домой значил что-то вроде звонка в прошлое.
— Я становлюсь сентиментален, — сказал Алекс. — Сейчас я улыбаюсь, заслышав звуки родины, а завтра, глядишь, начну писать стихи.
— Это тебе женской ласки не хватает, — сразу определил Пряницкий. — Со мной тоже иногда так бывает.
Алекс вспомнил встреченную в метро девушку. Пожалуй, Жека был прав.
Алексу повезло, и он застал Ховарда на месте: тот как раз допечатывал какую-то очередную статью. Кураторская работа не была для него основной: большую часть времени он занимался тем, что писал репортажи для «Лос-Анджелес трибьюн».
Как всегда в комнате Ховарда царил творческий беспорядок: по углам лежали груды справочников и кипы газет, на стене висели большие карты СССР и США. Больше всего Алексу нравились папки, куда тот складывал свои статьи. На каждой из них имелась ироническая пометка: «Клеветнический вымысел», «Антисоветские пасквили», «Намеренные искажения».
Алекс всегда удивлялся тому, как Ховард относился к Советскому Союзу: у него было множество русских друзей, он знал Москву как свои пять пальцев, понимал и чувствовал загадочную русскую душу… Но при всем при этом Ховард убежденно ненавидел советскую власть и все, что с нею связано.
Такое двойственное отношение к этой стране Алекс встречал впервые. Как правило, все иностранцы, живущие в СССР, делились на две категории: ворчливых недоброжелателей и восторженных туристов. Первые, в основном посольские работники, терпеть не могли Советский Союз и страстно жаждали перевода в Европу: мол, тут скучно — нет хороших ресторанов, нет ночной жизни, нет круглосуточных магазинов… Вторые, наоборот, сходили с ума от музеев, церквей и тому подобной экзотики. А вот людей, действительно знающих русских и трезво глядящих правде в глаза, были единицы.
— Чего хочешь? — спросил Ховард, когда Алекс появился у него в дверях. При этом его пишущая машинка ни на секунду не прекращала греметь.
Алекс прошел в комнату и, убрав с дивана переполненную пепельницу, сел.
— Ховард, а я мог бы поехать с русскими студентами на уборку картошки?
Стук пишущей машинки оборвался.
— Зачем тебе это?
Алекс неопределенно пожал плечами:
— Я пишу диссертацию по русскому фольклору, следовательно, должен собрать какой-то фактический материал.
— И Ленинской библиотеки тебе мало?
— Конечно, мало. Если я буду переписывать чужие находки, то это уже будет не научная, а переводческая работа.
Ховард поправил свои очки:
— Оно, конечно, так… Но ты, наверное, в курсе, что иностранцам не разрешается отъезжать дальше, чем на сорок километров от места учебы.
— Ну, может быть, есть какие-то исключения?
На минуту в комнате повисла томительная пауза.
— Надо подумать, к кому мы можем обратиться, — наконец произнес Ховард. — Я поговорю с ректором.
Алекс поднялся.
— Скажите ему, что я мог бы поехать вместе с группой моего соседа Миши Степанова — комсомольца и видного общественника. Он бы за мной приглядел.
Ховард согласно кивнул:
— Хорошо, хорошо… Я скажу. Все, иди и не мешай мне работать.
Алекс отступил к двери. Душа его пела: то, что он задумал сегодня в метро, начало претворяться в жизнь. А задумал он следующее: познакомиться поближе с Марикой Седых.
Отправляясь в СССР, Алекс почти всерьез намеревался отдохнуть от женщин: затянувшаяся история с Эми вымотала ему все нервы. Но стоило ему чуть-чуть осмотреться на новом месте, как древний охотничий инстинкт вновь взыграл в нем с прежней силой.
В Москве красотки попадались на каждом углу. В отличие от американок они передвигались по городу либо пешком, либо на общественном транспорте и потому их было видно. Иногда у Алекса аж глаза разбегались — не успеешь как следует рассмотреть какую-нибудь «мини-юбочку», как мимо продефилирует еще десяток. Тут уж волей-неволей впадешь во грех.
— Тебе какие женщины больше всего нравятся? — спрашивал его Жека.
— Те, кому идет голубой цвет.
— Тогда моя бабушка как раз в твоем вкусе, — хихикал Пряницкий. — Хочешь, познакомлю?
Смех смехом, но Алекс давно уже заметил, что у него есть особые пристрастия к женщинам в лазоревом.
Еще важны были тонкие свитера в обтяжку — так, чтобы ткань плотно обхватывала тело.
Еще — желание смотреть по телевизору сразу десяток каналов. Лежать вдвоем на диване и щелкать кнопками пульта — ну разве не красота? Правда, к СССР этот пункт был неприменим (у местных телевизоров вообще не было пультов дистанционного управления). И тем не менее.
Еще — способность не завтракать до двух часов дня.
Еще — умение перелезать через заборы.
Еще — страсть к глажению мужских рубашек.
Последний пункт был уже из области фантастики, но ведь мечтать не вредно, так ведь?
Бог ведает, соответствовала ли Марика Седых всему этому списку, но Алексу казалось, что соответствует. Во всяком случае, курточка на ней была такой, какой надо. И это поднимало ее в глазах Алекса на заоблачные высоты.
ГЛАВА 5. ПРИНЦЕССА ПОДЪЕЗДНОГО ЗНАЧЕНИЯ
Еще некоторое время после случая с пельменями Миша жил в тайном страхе. Но Алекс, кажется, так никому и не доложил насчет его возмутительного поступка и мало-помалу эта история заглохла сама собой.
Вопреки чаяниям Миши ни первая, ни вторая неделя слежки за американцами не принесла никаких особых результатов. Они вели себя как самые обычные студенты: учились, устраивали вечеринки, пили пиво.
