– Это учебное заведение, – отрезала директриса и вдруг осеклась.
В раскрытой сумке мамы Оли лежало нечто лиловое и воздушное. Тонкие переплетения нитей таинственно мерцали. Этому изделию – чем бы оно ни являлось – не нравилось лежать свернутым в учительской сумке.
– Это что там у вас? – отрывисто спросила директриса, тыкая пальцем в лиловый секрет.
– Это шазюбль.
Какое нездешнее, диковинное название… От него так и веет соблазном, шепотом в темном будуаре и удушливым запахом королевских лилий.
– Он наподобие кардигана, только очень тонкий. Вот связала на пробу.
– И… чей он?
– Пока ничей.
Мама Оля отнюдь не была дурой. Она в мгновение ока достала сверток, легонько его тряхнула, и лиловое кружево хлынуло вниз, из бесформенной прелести возникли очертания рукавов и застежки на груди.
– Хотите примерить? Если вам понравится, я дарю его вам.
– Ну что вы… – замешкалась директриса, не сводя хищных глаз с пряжи.
Мама Оля невинно улыбнулась:
– Точно-точно. У вас на той неделе был день рождения, а я на больничном сидела и даже не поздравила.
Директрису не пришлось упрашивать дважды, она уже торопливо расстегнула пуговицы дешевого пиджака и осталась в простенькой белой блузке. Мама Оля помогла надеть шазюбль, аккуратно соединила застежку.
– Вы позволите? – спросила она у директрисы, указав на строгий пучок. И, истолковав пыхтение как согласие, распустила ее волосы.
– Где у вас тут зеркало?
– В шкафу.
Когда створка была распахнута, из зеркальной глубины вынырнуло отражение нестарой еще женщины, с приятным, хотя и утомленным лицом в обрамлении волны каштановых волос, привыкших к тугой прическе. Сквозь переплетение нитей фигура директрисы истончилась и вытянулась, и весь ее облик приобрел безмятежность и женственность.
Директриса порывисто вздохнула. Мама Оля знала, что такая вещица начальнице не по карману.
– Ну все, решено, дарю. С днем рождения, Вера Анатольевна!
Больше к этому вопросу не возвращались. Лиловый шазюбль с тех пор появлялся на плечах директрисы по особым случаям. А остальные учительницы, беря пример с начальства, очень скоро стали забегать к Ольге Васильевне и выведывать, что на этой неделе в ассортименте. Так в глазах дочери мама Оля еще больше стала напоминать фею-крестную, которой стоило только взмахнуть волшебным крючком, как любая замарашка была способна стать красавицей. Даже директор школы.
Чем старше становилась Мариша, тем сильнее сближались они с матерью. Возможно, это было связано с тем, что мама Оля как раз и не стремилась привязать дочь к себе, проконтролировать каждый ее шаг. «Если человек хочет сделать какую-нибудь головокружительную глупость, он найдет время, место и возможность. И никакая мама тут не помеха», – пожимала она плечами, выслушивая упреки подруг в том, что она дает слишком много свободы девочке-подростку. Марина могла идти гулять или остаться с ночевкой у подружки, при условии, что позвонит и в назначенный час предстанет перед родителями. А в школе она и так постоянно бывала на виду.
Подруги завидовали Марине. По вечерам, часов в шесть, пока папа еще не вернулся с работы, они приходили в гости специально, чтобы поболтать с мамой Олей. Она варила кофе в турке, разливала по крохотным, на один глоточек, чашечкам, которыми расплатилась с нею одна клиентка, и выставляла мельхиоровую плетеную вазочку со всякими вкусностями, непременно предостерегая:
– Девчонки, берегите фигуру.
Девчонки хихикали. Глядя на то, как заразительно мама Оля хрустит ванильным сухариком, и помыслить не хотелось о подобных глупостях. И тогда начинались шушуканья о самом сокровенном.
– Счастливая ты, Маринка. Если бы я только заикнулась при маме о Денисе… – Ее любимая подруга Надюша выразительно закатывала глаза и проводила ребром ладони по горлу.
Позже, в девятом классе, вопросы стали настолько животрепещущими и интимными, что подруги приходили советоваться поодиночке, с глазу на глаз, в обход даже Марины. В первый раз это вызвало обиду, особенно когда мама отказалась сообщить, с чем к ней приходила одноклассница дочери.
– Но ты ведь моя мама, – настаивала Марина.
– Хороша бы я была, если б выдавала чужие секреты! Мама я или нет, тайна есть тайна.
Марине пришлось смириться.
Рукоделие мамы Оли меж тем процветало. Слух о ней настолько разошелся, что клиентки буквально осаждали с просьбами принять заказ. И даже медленно ползущие вверх цены не сбавляли их пыла.
– Если бы я могла, я бы открыла магазин и наняла еще мастериц, – вздыхала мама Оля мечтательно.
– Но так умеешь вязать только ты одна, – откликнулся папа. – Авторские вещицы, штучный товар. Ты гениальна, придется жить с этим.
Венцом творения мамы Оли стало свадебное платье, связанное крючком. На работу ушло около месяца, и это получилось действительно произведение искусства. Мама Оля всерьез стала подумывать над тем, чтобы специализироваться только на этом.
И тут жизнь семьи Хлыновых перевернулась. Дождливым июньским днем Марининого папу сбила машина. Как говорили позже очевидцы, он шел по переходу, а темная иномарка не остановилась – ни перед переходом, ни после произошедшего. Прежде чем кто-нибудь сообразил запомнить ее номер, машина скрылась. Через два дня папа умер в больнице, так и не придя в сознание, среди запаха хлорки, дезинфектора и человеческой болезни.
Знакомые затаили дыхание. За сочувствием и сопереживанием, кстати, совершенно искренними, проскальзывало ожидание и даже предвкушение неминуемого краха. Одно прекрасно уживалось с другим в противоречивых сердцах соседок, работниц школы и родительниц. Мама Оля так славилась своей жизнерадостностью, что еще раньше находились завистницы, которые между собой решили: это оттого, что попрыгунья горя не знала. Все у нее ровненько да гладенько, муж не пьет и не гуляет, дочка не лоботрясничает. Вот была бы у нее жизнь так же горька и беспросветна, как у них самих, тогда б они на нее посмотрели. Где бы тогда были ее наряды павлиньих расцветок и вязаные игрушки? Была бы как все, со скорбной гримасой, застывшей на лице, и с ожесточением в сердце. И вот пришла беда, которая, по их мнению, должна была сокрушить и раздавить апельсиноволосую маму Олю.
На похоронах мама и дочка цеплялись друг за друга. Марину била дрожь, ей никак не удавалось согреться, мама Оля прижимала ее к себе и постоянно целовала, то в висок, то в щеку, то в макушку. Во всем ее гардеробе не нашлось черной вещи, и одета она была в синюю юбку и синюю же блузку.
Спустя четыре недели тишины, поселившейся в доме, пришедшая из школы Марина почуяла носом запах цыпленка табака и салата с редиской и свежим укропом. По квартире витало ощущение чистоты, которое появляется после уборки, даже если не ходить босиком по свежевымытому полу и не проводить пальцем по полке, чтобы удостовериться в отсутствии пыли.
