стороне полупустой стоянки.
— Наслаждайся Японией. Надеюсь, ты будешь каждый день есть плохие суши и подцепишь дизентерию, ублюдок!
Я не произношу ни единого гребаного слова.
Дрожа, я забираюсь в «Чарджер», завожу двигатель и с визгом выезжаю с парковки. Как только в зеркале заднего вида перестает быть видна больница, я съезжаю на обочину, ставлю машину на парковку, открываю дверь и выблевываю свои кишки на тротуар.
Все кончено. Дело сделано. Это конец.
ПРЕСЛИ
ЛОНДОН
— Вы думаете здесь холодно? Вот на Аляске было холодно, — говорит Элоди, закрывая окно в гостиной. Она смеется, собираясь сказать что-то еще, чтобы, несомненно, подчеркнуть свою точку зрения, но тут она видит меня, и ее улыбка исчезает.
Аляска — запретная тема среди моих друзей.
А также все упоминания о детях или младенцах, и имя «Пакс Дэвис».
В течение последнего месяца все очень старались не упоминать это имя. Две недели я томилась дома в Маунтин-Лейкс, где мой отец ни разу не упомянул о нем. Он даже не заикнулся о том, что был прав, когда говорил о Паксе. Думаю, тот чувствовал себя виноватым. Все остальные должны были вернуться к учебе, чтобы сдавать экзамены и наверстывать пропущенные задания, так что мы остались вдвоем. Папа удивил меня, когда привез из больницы в совершенно новый дом. Три спальни, бассейн на заднем дворе, и никаких дерьмовых воспоминаний, которые бы подпитывали мои кошмары, когда отключалась каждую ночь. Не то чтобы мне нужна была помощь в этом вопросе. Переезд не мог стереть память о Паксе. Не мог стереть воспоминания о том, как он выходил из больничной палаты… и все слезы, которые последовали за этим в последующие дни. Но это было хоть что-то. Новое начало. Новая обстановка помогла.
— Не могу поверить, что твой отец позволил тебе приехать одной, — говорит Кэрри, пополняя наши бокалы вином. — Ты еще не на сто процентов восстановилась после операции.
— Я в порядке. Я полностью выздоровела, обещаю. Врачи разрешили, так что ему оставалось делать? Прилететь сюда со мной и сидеть в гостинице, пока я буду проводить праздники с вами, на случай, если он мне понадобится?
— Да, — говорят девушки одновременно.
— Он очень заботливый, — добавляет Элоди.
— Серьезно? А я и не заметила. — Я подмигиваю, чтобы дать им понять, что говорю с сарказмом. Смех, который я выдавливаю из себя, звучит именно так: принудительно. Интересно, заметили ли они это или купились на ложь, что я снова способна смеяться? Если девчонки и раскусили мою уловку, то слишком добры, чтобы не показать этого.
— Ребята скоро вернутся из паба. Нам лучше воспользоваться тишиной и покоем, пока есть такая возможность, — говорит Кэрри, меняя тему разговора.
Никто не любит долго задерживаться на моей операции, это приводит к другим, более сложным темам для разговора. Большую часть времени это меня раздражает. Мне не нужно, чтобы они обращались со мной, как с хрупкой вазой. Сейчас я сильнее, чем в прошлом месяце. Не так часто плачу. Но сегодня я благодарна им за то, что они так деликатны. Мы должны были встретить Рождество все вместе. Вшестером. Три пары. То, что нас всего пятеро, две пары и одно пятое колесо, чертовски неудобно. Никто не говорит об этом, но явное отсутствие Пакса стало слоном в комнате, с тех пор как мы воссоединились в лондонской квартире Дэша и Кэрри три дня назад. Как и его личность, отсутствие Пакса так же незаметно, как удар кирпичом по лицу.
Делаю глоток вина, пытаясь выкинуть все мысли о нем из головы, но это битва, которую я никогда не выиграю. Смотрю на Элоди и вспоминаю, как она усадила Пакса на задницу возле Бунт-хауса. Когда смотрю на Кэрри, то вспоминаю годы, в течение которых она говорила мне, что мне следует перестать бегать за ним, потому что он социопат, и я могу найти себе в миллион раз лучше. Когда смотрю на Рэна и Дэша, то вижу только Пакса, потому что они втроем — одно целое. Синонимы друг друга, невозможно говорить об одном из них без того, чтобы не вспомнить два других кусочка пазла Бунт-хауса.
Я осушаю вино, даже не успев осознать, что выпила залпом бокал, который только что налила мне Кэрри.
— Думаю, мне нужно освежиться, — говорю я девушкам, уже чувствуя, как алкоголь струится по моим венам.
— Хорошо, девочка. — Кэрри легко улыбается, ее фасад очень хорош.
Я знаю свою подругу достаточно давно, чтобы понять, что она беспокоится обо мне. И Элоди тоже. Они прекрасно делают вид, что все в порядке, но вижу их взгляды, когда они думают, что я не смотрю. Слышу их разговоры шепотом, когда они думают, что я не слышу. Вот например сейчас: они тихонько переговариваются между собой, когда я возвращаюсь из ванной.
Элоди: — Она что-нибудь слышала о нем?
Кэрри: — Насколько я знаю, нет. Дэш писал ему каждый день, но не получил ни одного ответа. А что с Рэном?
Элоди: — Ничего. Он извинился за то, что набросился на него. Как Рэн мог так поступить? Он чувствует себя ужасно. Он пытался дозвониться, но Пакс не берет трубку. Рэн думает, что он не потрудился разблокировать международный роуминг, когда уезжал за границу…
— У него отключили связь, — говорю я, входя на кухню. — В начале месяца. Я позвонила в компанию, предоставляющую услуги сотовой связи. Они не дали мне никакой информации о его счете, но женщина сказала, что его номер больше не используется. И сказала, что я могу его купить, если захочу. Думаю, что таким образом она дала мне информацию, которую я просила, не нарушая правил.
Девушки потрясенно переглядываются, обе бледны как полотно. Кэрри чуть не выронила вино.
— Прости, Прес. Мы не пытались быть грубыми. Мы просто… пытаемся понять все это, понимаешь. — Она пожимает плечами. — Точно так же, как и ты, я уверена.
— Все в порядке. Я знаю. Вся эта ситуация безумна. Я бы на твоем месте тоже пыталась разобраться. Мне просто хотелось бы… — Я замолкаю, позволяя этой мысли умереть. Желания — это для оптимистичных дураков и идиотов.
— Не могу поверить, что он отключил свой номер, — бормочет Элоди, хмурясь и делая глоток. — Такой дерьмовый ход. Если я еще раз увижу этого ублюдка, то сломаю ему нос.
— К черту его нос. Я ему ноги переломаю, — рычит Кэрри. — По крайней мере, тогда он не сможет сбежать до того, как мы все выскажем ему все, что о
