Черт возьми. Я снова плачу.
— Эй, не плачь, — говорит Олли, продолжая меня целовать. — Все будет хорошо…
— Знаю, — отвечаю я. — Поэтому и плачу…
— Я не хочу, чтобы люди видели тебя с красными глазами и мокрым носом. — Олли бережно вытирает мое лицо рукавом куртки. — Иначе они решат, что я огорчил свою будущую жену…
Я смотрю на него.
— Это предложение? Если да, не очень-то оно романтическое…
— Ну извини. — Олли застенчиво улыбается. — Получилось не вполне так, как я рассчитывал…
— Ты действительно этого хочешь?
— Конечно, хочу! — отвечает он. — Оба мы не умеем ходить на свидания, поэтому, может быть, ну их к черту? И потом, я уже знаю все твои дурные привычки, но тем не менее по уши влюблен.
— У меня нет дурных привычек, — сердито отвечаю я. А потом задумываюсь. — Ну… разве что одна или две. Зато у тебя их масса!
— Ни минуты не сомневаюсь, — соглашается он. — Но в том-то и дело — мы знаем друг друга как облупленные. И потом… он касается моей груди, и сердце чуть не выпрыгивает, — есть и еще кое-что более важное… помимо того что я уже не первый год люблю тебя, красотка.
Он меня любит?
Я красотка?
Я?..
Невозможно слушать, пока Олли трогает мою грудь. Должно быть, я единственная женщина, которая не способна делать несколько дел одновременно. Я беру его за руку и заставляю прекратить.
— Что же может быть важнее любви?
— Ты нравишься Саше, — отвечает Олли. — Поэтому — решено.
— Да уж, не хотела бы я враждовать с твоей собакой. Помню, что она устроила в кабинете Джеймса.
Мы оба плачем и смеемся.
— У меня, наверное, в самом деле красные глаза и мокрый нос, но знаете что?.. А ну их.
— А как же романтика? — спросите вы. Предложение руки и сердца, шампанское и розы… я ведь всегда об этом мечтала.
Странно, но, целуя Олли, милого, забавного Олли, у которого красивые каштановые волосы и пухлые губы, я понимаю, что романтика мне больше не нужна. Что может быть романтичнее, чем стоять рядом с любимым на причале дождливым осенним вечером?
Потом я внезапно понимаю — как будто складываю головоломку до конца. Романтика — это когда ты находишь свою половинку. Все остальное не важно.
Проклятые авторы любовных романов. Стоило бы подать на них в суд за то, что вводят женщин в заблуждение. А как же высокие темноволосые красавцы в бриджах — разбойники, актеры, рыбаки?
И почему я не понимала, что мой настоящий герой все время был рядом, прямо перед носом? Он всегда помогал мне, поддерживал и даже смирился, когда я поселила в его ванне омара.
Все, больше никаких романтических героев.
— Это значит «да»? — спрашивает Олли.
— Да, — подтверждаю я. — При одном условии.
Олли, кажется, слегка встревожен — несомненно, он воображает брачный контракт, в котором будет предусмотрено мое право проводить время в книжном магазине «Ватерстоун» или что-нибудь в том же духе.
— А именно?..
— Что на свадебном обеде не будет омаров, — твердо заявляю я. — Сомневаюсь, что смогу пережить это еще раз.
— И слава Богу, — говорит Олли. — Надоело бояться, что в ванне мне отхватят палец.
Мы целуемся, смеемся и снова целуемся, и происходит нечто странное. Я готова поклясться, что внизу, среди волн, появляется огромная клешня и радостно машет нам, прежде чем снова скрыться в пучине.
Хочу рассказать Олли, но потом передумываю. В конце концов, мы оба знаем, какое у Кэти Картер богатое воображение.
Когда мы с Олли, взявшись за руки, возвращаемся к «Русалке», где горят фонарики, а в окне, поздравляя нас, торчат Мэдс, Гай и Фрэнки, я понимаю, что даже в самых безумных снах, в самых страстных грезах о Джейке и Миландре не представляла, что такое быть по-настоящему счастливой.
Счастье не похоже на катание на карусели.
И ни на одно другое старое клише.
Быть любимой — в тысячу раз лучше.
Это все равно что вернуться домой.
Полгода спустя
— Быстрее! — взвизгивает Мэдс. — Хватит обниматься, идите сюда и сядьте! Сейчас начнется!
Мы с виноватым видом выпускаем друг друга из объятий. Нас попросили принести чипсы, но Олли, наклонившийся у холодильника, выглядел так соблазнительно, что я немедленно схватила его за задницу. Честно говоря, любовь творит со мной странные вещи. Были времена, когда я больше заинтересовалась бы чипсами.
— И пожалуйста, захватите маринованную свеклу! — кричит Мэдс. — И молоко!
Олли делает гримасу. Маринованная свекла с молоком не самая лучшая закуска, с моей точки зрения, но Мэдс поглощает ее в огромных количествах.
Причуды беременных.
— Спасибо, ребята, — говорит она, и глаза у нее загораются, когда Олли ставит на столик еду. — Малыш никак не может наесться…
Подруга гладит живот одной рукой, а другой выуживает из банки большой кусок свеклы.
— Подвинься, — требует Ричард, усаживаясь на кушетку рядом с женой. — Поскорее бы это увидеть. Ты рада, Кэти?
— Нуда… — говорю я. Мне боязно. А если получилось ужасно?
— Все будет отлично, — уверяет Олли, устраиваясь на подушке и сажая меня на колени. — Надо верить в лучшее.
Гай, в обнимку с моей сестрой Холли на кушетке, ободряюще поднимает банку пива.
— Наблюдать за съемками было клево. Такие сиськи…
Холли стукает его книгой, и у нее съезжают очки. Она поправляет их указательным пальцем.
— Гай, ты чудовище.
Но, говоря это, она смеется.
Жизнь — куда более странная штука, чем любой роман, и в тот вечер, на вечеринке у Джуэл, воздух явно был насыщен волшебством, потому что игра в пары дала весьма странные результаты. Я даже представить не могла, что моя чопорная сестрица способна бросить академическую жизнь, переехать в Трегоуэн и обрести счастье с Гаем, но тем не менее они буквально купаются в блаженстве. Гай выходит в море и торчит в «Русалке», в то время как Холли читает лекции в Плимуте и приводит в порядок его счета.
Еще диковиннее слух о том, что Джеймс и Нина обрели друг друга. Если верить Эду, Нина заработала состояние, выставив на фондовый рынок акции своей фирмы, и расплатилась со всеми долгами Джеймса. При этом ей хватило ума впредь не снабжать его деньгами, — таким образом, верховодит именно Нина. Прелестная парочка. Не знаю, кого мне больше жаль. Наверное, Корделию.
Язычок у Нины острее самурайского меча, и она уж точно не позволит собой командовать.
Когда эти двое столкнутся лбами — замри все живое.
— Началось! — Олли крепче прижимает меня к себе, когда по экрану бегут титры. Раздается завораживающее пение Энии, на экране возникает безлюдное болото, над которым клубится туман. Заглушая музыку, слышится стук колес, топот копыт, позвякивание упряжи — на вершине холма появляется карета. Затем перед нами — одинокий всадник, у которого пол-лица закрыто платком, а в руке — мушкет.
