Это был первый бал Сюзанны. Ей исполнилось пятнадцать лет. Свой первый танец она танцевала со своим дядюшкой Джорджем. Второй – с двоюродным братом Энтони. А третий, кадриль, – с Мартином. Сначала они просто стояли, разговаривая и потягивали напитки со льдом.
– Вы видите, я надела то, что вы подарили мне на день рождения, – она коснулась рукой в перчатке ожерелья. – Как вам кажется, оно мне идет?
– Идет, как я и надеялся.
Ожерелье представляло собой тоненькую золотую цепочку с маленькими опалами, каждый не более рисового зернышка. В качестве подвески был опал побольше, тоже белый, но отливающий всевозможными оттенками, в изящной золотой оправе.
– Вы сами его выбирали? – спросила Сюзанна.
– Да. Я купил его в Лондоне. Мне оно сразу же понравилось, а потом я узнал, что опал – это твой камень, и решил подарить его тебе.
– Вы, должно быть, знали, что на мне будет белое платье.
– Должно быть, знал.
– Правда, сначала я хотела надеть розовое, но мама об этом и слышать не пожелала.
– Ты должна быть ей благодарна. Она оказалась совершенно права.
– Да, но розовое платье такое красивое… И к тому же оно сшито по последней моде.
– Для этого достаточно оглядеться по сторонам.
– Белый цвет такой скучный. К тому же все в нем ходят.
– Ты так считаешь, потому что еще слишком молода. Но в твоем возрасте и следует носить белый. Он олицетворяет чистоту, невинность, честность. И надежду, – еще одно свойство юности.
– Но я не хочу вечно оставаться невинной. Я предпочитаю быть взрослой… светской дамой.
– Тогда лучше носи розовый.
– Наверное, вы считаете, что я все еще ребенок.
– В пятнадцать лет, девочка, – сказал Мартин, – ты и ребенок и взрослая женщина одновременно.
Сюзанна потягивала свой напиток и смотрела на него поверх стакана, время от времени, сознательно или нет, переводя пытливый взгляд на тетушку Джинни.
– А в каком возрасте, только точно, я смогу расстаться с первыми двумя условиями и полностью посвятить себя третьему?
– Не спеши слишком расставаться с ними, ведь по-настоящему взрослая женщина, это та, которая полностью прожила каждый этап своей жизни. Именно поэтому она и считается взрослой. Она несет в себе мудрость всех прожитых лет, а не только последних.
– А у мужчин так же?
– Да. Есть такая мудрость – молодые мужчины считают дураками старых, а старые знают, что дураки – молодые.
– Так значит все, что мы приобретаем, – это не мудрость. Это просто осознание нашей прошлой глупости.
– Понимая, что это было глупостью, мы приобретаем мудрость.
– А почему, – спросила Сюзанна, – старикам всегда хочется, чтобы мы, молодые, вечно оставались молодыми?
– Если бы ты видела себя этим вечером, то не задавала бы этого вопроса.
– Но ведь я не могу себя видеть, – сказала она. – Ну, конечно, я смотрела на себя дома в зеркало. Должно быть, даже целых полчаса. Но в моем виде меня ничто не обрадовало. Все, что я разглядела, – это белое платье, а мне хотелось надеть розовое.
– В таком случае, – сказал Мартин, – я сам попытаюсь стать твоим зеркалом и показать тебе тебя саму. Но чтобы сделать это, я вынужден прибегнуть к словам другого человека. – И он продекламировал:
«Никогда я не видел девушки прекраснее,
Ни одной такой нарядной, как она,
Она казалась мне прекрасней всех других,
Усыпанных лилиями.
Платье ее было из простой белой ткани,
И больше никаких украшений,
Кроме пряжки в золотом обрамлении
И заколки в волосах.
Прекраснее лилии,
Прекраснее всех других девушек
Она, вся в белом цвету».
– Ах, Мартин, это что, я?
– Знаешь, такие строки было бы невозможно написать о молодой женщине, одетой в розовое.
– Конечно, нельзя! Они обо мне! – сказала Сюзанна. Она посмотрела на него сверкающими глазами и тут же забыла о своем желании сделаться умудренной светской дамой.
– Вы изменили мое отношение к этому платью, и теперь я буду носить его все время. А когда оно сносится, я повешу в шкаф, надену на него чехол и положу в него засушенную полынь. А потом, через много лет, когда я состарюсь…
Сюзанна не успела договорить, так как перерыв между танцами закончился, и оркестр заиграл вступление к кадрили. Мартин, как и подобает, кивнул ей головой, а она, как и подобает, подала ему руку. Он повел ее, замечая при этом, сколько восторженных глаз обращено на его юную партнершу.
Позже Джинни, танцуя с ним, сказала:
– О чем это вы говорили с моей племянницей? Чем вызвали в ней такой восторг? Я еще никогда не видела ее такой сияющей.
– Извините, но комплименты, сказанные одной даме, не могут быть пересказаны другой.
– Даже, если эта дама ребенок, а другая дама – ее тетушка?
– А в этом случае особенно.
– Хорошо. Не стану к вам приставать. Но теперь, если вы не возражаете, настал мой черед испытать вашу галантность.
– Мне кажется, этого намного труднее добиться со зрелой дамой.
– Ерунда. Я совсем не чувствую себя в годах.
– Мы с вами сверстники.
– Женщина никогда не может быть сверстницей мужчины. Вы должны об этом знать. Но, видимо, ваша галантность распространяется лишь на пятнадцатилетних девочек.
– Только на одну из них.
– И все потому, что она дочь своей матери. Кстати, о Кэт: вы с ней, кажется, не танцевали. К чему эта самоотверженность? Вы ведете себя, как аскет.
– Смею вас уверить, я далек от этого. Иначе я не стал бы танцевать с вами.
– Вот это уже лучше. Это вас несколько оправдывает. За это я хочу передать вам кое-что от Кэт. Она сказала, что бережет главный танец для вас, и даже вписала ваше имя в карточку. Используйте ваш шанс, Мартин, дорогой. Мы с Джорджем скоро уезжаем в Лондон и проведем там около двух месяцев, так что вы пока не сможете встречаться в Чейслендс.
Главным танцем бала был вальс Рюхлера «Венская роза». Будучи еще девушкой в Рейлз, Кэтрин играла его на пианино, а Мартин в одолженных у кого-то туфлях брал свои первые уроки танцев у Джинни.
– Как давно это было, – сказала Кэтрин. – А иногда возникает такое чувство, что только вчера. Я помню, тогда вы очень нервничали, когда танцевали вальс, но теперь вы, наверное, переросли эти волнения.
– Это счастье, что все именно так. Иначе какое право имеет мужчина при всех держать в руках женщину? Кружиться с ней, прижав ее к себе? Улыбаться и смотреть ей в глаза, и все это без единого слова восторга?
– Зря вы так уж уверены в последнем, – сказала Кэтрин.
– О, я постараюсь быть самой осторожностью. Я, например, могу уставиться в потолок, и вы, если хотите, можете сделать то же самое. Тогда все, чье внимание приковано теперь к нам, решат, что я показываю вам новую люстру работы Джона Дэниела из Бристоля.
