— Ты не допустил это, Ник, — говорю я, отнимая у него свою руку. — Ты помог этому случиться. Требуются двое. Вы оба в этом участвовали.
Однако, произнося эти слова, я поражаюсь, насколько они применимы и к нам. Мы оба постарались оказаться в данной ситуации. Всегда требуются двое. Для создания отношений, для их разрушения, для их восстановления.
— Я знаю. Ты права. Я не пытаюсь свалить вину на кого-то другого... Я просто пытаюсь сказать тебе, как сильно тебя люблю.
— Тогда как ты мог это сделать? — говорю я, теперь уже тихо. Это вопрос, а не обвинение.
Он смотрит на меня, подыскивая слова.
— Я думаю... думаю... я искал чего-то, в чем, как мне казалось, нуждался.
— И что же это было? Чего ты не получал здесь? От меня? — спрашиваю я и сама же начинаю отвечать на эти вопросы себе. Я наотрез отказываюсь признать свою вину в его неверности и в то же время не могу отрицать, что наши отношения не изменились. Я изменилась. Я уже во многом не та женщина, на которой он женился. Я думаю о недавних упреках Ника и о высказываниях своей матери — я постоянно несчастна, я утратила часть своей страсти, я сосредоточиваюсь на вещах незначительных, а не на наших отношениях, которые составляют основу для всего остального. — Что она тебе дала?
Он качает головой:
— Это было не так... Там было больше... — Он поднимает глаза к потолку, подбирая слова, затем медленно продолжает: — То, как я чувствовал себя в ее присутствии, напомнило мне о моих чувствах к тебе в самом начале.
У меня разрывается сердце от того, что он сравнивает нас, тем не менее я нахожу какое-то утешение в его откровенности, в отражающейся на его лице боли, в том, как сильно он хочет, чтобы этого не было.
Он продолжает:
— Там примешивалось и другое... я чувствовал... я чувствовал необходимость помочь тому маленькому мальчику... необходимость извратилась и незаметно распространилась и на его мать... Вероятно, отчасти виновато было мое самомнение... которое хотело этого чувства... этого чувства быть молодым... быть необходимым и желанным.
Ник умолк, а я вспомнила, какой уязвимой была в метро в день нашей первой встречи. ,
— Я нуждалась в тебе. Я хотела тебя, — говорю я, используя прошедшее время, хотя я по-прежнему в нем нуждаюсь, по-прежнему его хочу. — Но может быть, тебя больше... ко мне не влечет?
Я смотрю на него, зная, что он станет отрицать это обвинение, и надеясь на его убедительность.
— Нет, — говорит Ник, опуская сжатую в кулак руку на стол. — Все не так. Дело не в сексе. Кроме, возможно, чувства единения, которое дает секс... Просто это... это не так примитивно, Тесс... Это не какая-то конкретная вещь, на которую можно указать.
Я киваю, думая о том, каким трудным может быть брак и сколько усилий требуется для поддержания чувства между двумя людьми, чувства, которое ты даже не можешь представить потускневшим вначале, когда все дается легко. Я пытаюсь представить, как много каждый человек в браке обязан другому для обретения личного счастья в совместной жизни. И это единственный реальный способ двигаться вперед вместе, а не порознь.
Он продолжает, словно читая мои мысли.
— Жизнь может быть тяжелой. И однообразной... и изнуряющей. И это не романтическая прогулка, каковой она кажется тебе, когда ты отправляешься в путь, вначале... Но это не означает... это никому не дает права... Это не давало мне права на то, что я сделал... Послушай, Тесса. Какова бы ни была причина, она была недостойной. А в последнее время, мне кажется, вообще никакой причины не было. А это еще хуже. И, к сожалению, правда. Больше мне сказать нечего.
Я проглатываю вставший в горле комок и киваю. Затем, несмотря на свое решение не превращать это объяснение в разговор о ней, я спрашиваю, общался ли он с ней после прогулки по Коммону.
— Нет, — отвечает Ник.
— Значит, ты больше не его врач? — спрашиваю я, избегая имени Чарли, как и имени его матери.
— Нет.
— И тебя в его жизни не будет?
— Нет.
— Совсем?
— Совсем.
— Тебя это печалит?
Он вздыхает, потом морщится.
— Я бы солгал, если бы сказал, что не печалит... я скучаю по этому мальчику, и я виноват в том, что, оказавшись частью его жизни, неожиданно исчез. Я чувствую вину за любую боль, которую могу причинить ребенку. За нарушение первого правила медицины.
«Не навреди», — думаю я, а затем оцениваю весь вред, который он причинил.
Ник продолжает:
— Но еще больше я повинен перед тобой. На самом деле я ни о чем не могу думать, кроме как о тебе... нас. Моих детях. Нашей семье. Большую часть времени я вообще ни о чем не могу думать. Я просто чувствую, вспоминаю и сожалею.
— И о чем это? — интересуюсь я, и мое внутреннее напряжение смягчается. — Что ты чувствуешь, вспоминаешь, о чем сожалеешь?
— Я чувствую... у меня возникает такое же ощущение, как тогда в подземке, где я встретил тебя. Ты с таким грустным видом стояла с этим кольцом на пальце. Такая красивая... И я вспоминаю наши первые дни, когда мы были нищими, я еще учился, и мы на двоих съедали лазанью на ужин... и когда ты была беременна Руби и съедала две такие лазаньи одна.
Со слабой улыбкой он смотрит куда-то в пространство.
— Я ела за двоих, — напоминаю я свою отговорку, хотя на самом деле я ела так, будто носила тройню.
С мечтательным выражением глаз он продолжает:
— И надеюсь... я надеюсь, что смогу вернуть тебя. Я хочу вернуть тебя, Тесса.
Я качаю головой, охваченная глубокой печалью о себе и детях, но в первый раз и о Нике.
— Жизнь не будет прежней, — говорю я.
— Знаю, — отвечает он.
— Жизнь никогда не будет прежней.
— Я знаю. Но, может...
— Может — что? — с надеждой спрашиваю я.
— Может, она будет лучше, — произносит Ник; именно это я и хотела от него услышать. — Можем мы попытаться это выяснить? Можем мы попытаться ради Руби и Фрэнка? Ради нас?
Я чувствую, что начинаю сдаваться, когда он встает и поднимает со стула и меня, взяв за руки.
— Пожалуйста, — просит он.
— Я не знаю, смогу ли, — говорю я, по лицу у меня текут слезы. — Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь тебе доверять. Даже если бы хотела.
Он поднимает руки, чтобы обнять меня, но потом опускает, словно понимает, что еще не заслужил этого права. Затем шепчет мое имя и говорит:
— Позволь мне помочь тебе.
Слезы у меня все текут, но я не говорю «нет». И это, как мы оба, конечно, понимаем, почти означает согласие.
— Я не могу ничего обещать, — продолжаю я.
— Но я могу.
— Ты уже один раздавал обещания, — напоминаю я, и голос у меня прерывается.
— Я знаю. И я сделаю это снова. Я буду делать это каждый день. Буду делать, чего бы мне это ни стоило. Только дай мне еще один шанс.
