Криса в Марии сводилось к холодным канонам красоты. За правильными чертами не угадывалась личность. В техническом рисунке не чувствовалась жизнь – картина была мертвой.
Сжимая ледяными пальцами ледяную окружность бокала, Лина молча слушала бесконечные разговоры о рок-звезде, которые гости навязывали Марии. Миссис Берри держалась корректно и дружелюбно. Ничем не выдавала недовольство или раздражение, могла показать на телефоне фотографии со съемок нового клипа, упомянуть забавные случаи с концертов, посетовать на напряженный график группы и вспомнить сколько раз выпущенные диски становились платиновыми, но никогда она не рассказывала домашние истории, не говорила о Ките, как о сыне или брате. Мария ни на дюйм не приближала образ Берри обывателям, будто для нее не существовало времени без интервью и камер. Она не подбирала слов, речь лилась плавно и легко, но отдавала заученностью. И Лина не выносила Марию за общественные, отрепетированные разговоры. И себя, за то, что участвует в них, и чего-то ждет, словно законченный наркоман вдыхает с зеркала крупицы кокаина и видит свое отвратительное лицо.
Новый день давался сложнее. Ближе к вечеру, Лина держала сцепленные кулаки под столом, чтобы не заткнуть прилюдно уши и не завизжать. Она искала взгляд Яна, но натыкалась на спину под невзрачным пиджаком, на громкую Лео и молчаливого Дика, на прозрачные глаза миссис Берри, и мысленно соглашалась с Эшли Снайпс: Мария отвратительная актриса – как и все в этой комнате.
Натали подоспела с визитом вовремя. Лина на день вырвалась из тисков "хозяйка дома" и поехала встречать ее в Лондон, наслаждаясь дорогой, скоростью и тишиной. Подруга привезла кусочек критского солнца, наполнила огромную, с трудом протапливаемую, гостиную запахом Средиземноморья, подействовав лучше витамин и энергетиков. В разгар несмолкающих бесед и бесконечных партий в бридж, она спасала Лину маленьким Лукасом. Беря на руки шустрого карапуза, Лина забывала обо всем. Беспомощно улыбалась, вытягивая из цепких кулачков сережки, ожерелья и волосы всех ближайших дам, а иногда и содержимое их тарелок. Она занимала бойкие кулачки и больше ничем не интересовалась. В груди теснилось столько нерастраченной нежности, что веки щипало: она ничего не слышала и не видела – ею занимался Лукас. И разговоры разваливались. Разбивались о Лину с разных сторон, а она смеялась, вторя заливистым нотам детской радости.
Ян оборачивался на их смех. Не прерывая беседы, смотрел на Лину, не смеясь, не улыбаясь. Ей становилось не по себе под сосредоточенным взглядом. Она не могла разгадать выражение в глубине карих глаз. Прижимая к груди смуглого ангелочка, Лина наматывала на указательный палец золотые колечки волос и грустно размышляла о своей запутанной семейной жизни. Она видела выход в рождении ребенка, уверенная: малыш упрочит отношения с мужем и усмирит прошлое, воздвигнув непреодолимый барьер. Став матерью, возможно, она почувствует себя и женой...
Глядя на решительный профиль Яна, словно вырубленный из одного с домом камня, Лина представляла, как муж воспримет известие о ребёнке. Эти мысли волновали и тревожили. Она беспокоилась, почему еще не беременна, ведь уже второй месяц забывает пить противозачаточные таблетки... Вдоль спины холодом скользнули воспоминания о трёхмесячном сбое цикла в Бронксе. Протолкнув в горле ком, Лина поцеловала гладкий лобик и решила при первой возможности съездить в Лондон на консультацию к гинекологу.
Первые зимние дни сковали холмы над Дорчестером кольцом серого тумана. Бледное солнце всё позже выплывало на небосвод и спешило закатиться всё быстрее. Ощущение сумерек не покидало даже днём, а ко времени пятичасового чая наступала непроглядная тьма. Гости потихоньку разъезжались по домам. Натали с Лукасом задержались почти до Рождества. Они покидали Олсенов последними. Лина с грустью отвезла подругу с сыном в аэропорт, крепко обняла и, расцеловав сладкие щёки Лукаса, неохотно передала матери, сдерживая слёзы.
Вернувшись из Лондона, Лина бесцельно потопталась на крыльце, вглядываясь в чистое звездное небо и смутные очертания деревьев, редкие огоньки у подножия холма, прислушиваясь к скрипу веток. Подняв воротник пальто, она стояла очень долго, пока окончательно не замерзла, тогда неохотно вошла в дом. Ее окутала непривычная тишина. Темные пустые комнаты снова давили размерами. Лина медленно шла через холл, скользя пальцами по резьбе дубовых панелей, пересекла полутёмную гостиную и свернула в широкий коридор.
Приоткрыв дверь библиотеки, она вошла. После холода улицы в комнате показалось нестерпимо жарко и душно, лицо горячечно вспыхнуло, ладони взмокли. Но, Ян придвинул кресло поближе к ярко пылающему камину, со сдвинутой в сторону решеткой, и положил скрещённые ноги на каменную ступеньку – в последние дни он мёрз. Лина вспомнила, как он жаловался Найджелу, велев увеличить запасы дров.
Подойдя к огню, она подбросила полено: в дымоход с треском взметнулся огненный сноп. Некоторое время, Лина наблюдала, как громко рождаются искры и умирают, потом обернулась. Суматошный год оставил ощущение постоянной толпы, и теперь, казалось, они впервые остались с мужем наедине...
Подперев подбородок кулаком, Ян читал разложенные на коленях документы. Загорелая кожа, в свете огненных бликов, отдавала желтизной, как истертые страницы книги. Коротко кашлянув, Ян поправил очки, проведя ладонью по лбу, покрытому испариной. Прозрачные стекла отразили языки пламени. Лина впервые видела мужа в очках, даже не предполагала, что он в них нуждается... Упрекнув себя в невнимательности, она обошла кресло, склонилась и обняла широкие плечи под мягким домашним пиджаком:
– Что читаешь?
– Отчет с экспериментальной плавки, – не отрывая взгляд от бумаг, Ян рассеянно похлопал ее по руке.
Лина выпрямилась, бесцельно прошлась по комнате, переставила местами фарфоровых купидонов на каминной полке, изменила композицию из серебряных рамок со свадебными фотографиями на широком столе. Вгляделась в черно-белые портреты жениха и невесты: бледные лица принадлежали незнакомым людям, которые жили один день, потом исчезли – кто занял их место? Качнув головой, она поправила диванные подушки, разложив по цвету, скользнула взглядом по корешкам книг, запертых под стеклом в высоких, от потолка до пола, шкафах. Но, читать не хотелось.
Она остановилась напротив окна. Пустился дождь, стекал крупными слезами по стеклу и дробно бился о карниз. Приблизив горячее лицо, Лина пыталась разглядеть в темноте очертания сада, но ничего не увидела. Взглянув на часы, механически подсчитала время в Эл-Эй. Она часто так делала: жила одновременно в разных часовых поясах... Сейчас, на берегу Тихого океана день, и солнце золотит кончики эвкалиптовых деревьев вдоль улицы, они медленно дышат, испускают эфир, мешая со сладостью цветов и соленым ветром с побережья. Душистый запах настолько плотный и объемный, что в нем можно плыть, как в воде, что настойчиво стучит в окно, рисует на стекле скулы,
