– Выезжаю в клинику, а ты?
– Я тоже. Может, подождешь меня? Я заеду.
Пусть лучше в офисе будет: охрана, сотрудники, безопасно. Пока эту больную не найдут, нужно в дом и к Кате с Никой ребят из службы безопасности приставить. Не верю, что притрушенной Алисе хватит ума действительно навредить, но рисковать нельзя.
– Вадим, я уже выехала. Подожду на парковке.
– Хорошо. Целую, – отключился, но в груди разрасталось напряжение, давило и думать мешало. – Езжайте, – бросил и в машину прыгнул. Может, удастся перехватить Катю по дороге? – А ты где едешь? – набрал ее снова.
– Вадим, что случилось? Ты какой-то загадочный.
– Я очень хочу быть рядом, – и это так.
Всю правду по телефону не расскажешь, поэтому пусть пока думает, что я излишне приставучий и взволнованный будущий папа. Главное, вместе оказаться, а потом… Я даже не знал, что говорить, когда придет это «потом». Только раны затягиваться начали, и опять вспоминать.
– На Кутузовском, уже Москву-Сити проезжаю.
– Отлично, – проговорил я. – Как чувствуешь себя? – поставил телефон на громкую связь. Так спокойнее.
В зеркало заднего вида заметил, что «BMW» Кости за мной пристроилось. Нам всем в центр нужно. Когда удостоверюсь, что Кате ничего не угрожает, тоже на Лубянку к Киру Субботину поеду. Найдем овцу.
– Хорошо, – ответила Катя. – Только спать хочу. Даже жаль, что дороги свободные, так бы вздремнула в пробке.
– Так, не спать за рулем, – нарочито грозно произнес. – И не превышай.
Ее предупредил, а сам за десять минут в пути штрафов насобирал тысяч на двадцать. Летел к ней буквально, нарушал по-черному. Наверное, поэтому догнал на подъезде к Новоарбатскому мосту. Заметил бирюзовый бампер «Порше». Кстати, нужно для Мальвины моей что-нибудь новенькое присмотреть, побольше.
– Посмотри налево, – улыбнулся и посигналил. Мы как раз на светофоре перед мостом остановились. Катя стояла в крайнем ряду первая, я вынужден был подрезать ауди и стать во второй, рядом. Прошу прощения.
Она опустила стекло и покачала головой:
– Полонский, нарушаешь! – и на камеру пальцем показала.
Я подмигнул ей. Рядом. Теперь ничего не случится. Только сигналит сзади кто-то остервенело. Катя тоже заметила. По мессенджеру Костик пробиться пытался. Я хотел ответить, но боковым зрением уловил, как из левого ряда на красный по разделительной полосе промчался черный мерседес. Вот кто нарушает, – успел подумать, когда машина, проехав метров пятьдесят, круто дала руля и понеслась прямо на крайний правый ряд. На Мальвину мою. Твою мать!
Я резко выжал педаль газа и рванул вперед, наперерез полоумной Алисе. Черных мерсов в Москве немерено, но номера точно Викины. Успел заметить до удара…
Все произошло мгновенно. Я даже не успел вспомнить лица любимых людей. В меня огромная кувалда на огромной скорости врезалась, смяла всю морду «Ламбаргини» и, кажется, меня самого. Кровь заливала глаза, в голове туман… Перед глазами почему-то картинка стояла, как первый раз памперс Нике менял. Вроде кормилась только грудным молоком, а запах! Катя смеялась. Катя…
Как Катя? Я встрепенулся и попытался достать левую руку: подушки, безопасности, лобовое в дребезги, и я совсем не чувствую левую сторону. Блядь, пусть это будет шок.
– Дым! – я только голову успел повернуть. Костик пассажирскую дверь рванул. – Сейчас вытащу. Вытащу… – бормотал он.
– Катя?
– Хватайся!
Я закинул на шею целую руку, и он осторожно потащил меня.
– Не зажало тебя?
– Катя где? – снова спросил.
– Бляяя-дь, – протянул жалобно дружище, косясь на мою левую клешню. О, это так кости человеческие выглядят?! Кажется, у меня открытый перелом. Сене Горбункову и не снилось. Интересно, это лучевая или локтевая кость торчит?
На меня обрушилась какофония звуков: вой сирен, крики, визг тормозов. Моя машина в полном ауте, ну и хрен с ней! Перила моста пробиты. Пробка дикая образовалась.
– Блядь! – заорал от резкой боли, когда на левую ногу встать попытался. – Черт! Мать твою, как больно!
– На носилки его! – ко мне уже подбегали спасатели.
– Нет, – отмахнулся я. – Катя… – и плечо друга сжал. – Помоги доковылять.
– Куда?! – кричал мне кто-то. – У него рука висит!
«Порше» все же задело и снесло в сторону. Не уберег!
– Мальвина моя… – носилки уже грузили в карету скорой помощи. – Я с ней поеду!
– Куда! Вам самому помощь нужна!
Да похер!
– Ты как? Как? – я коснулся побледневшего лица. Визуально повреждений не было, но она дрожала вся.
– Мне больно. Очень больно…
– Садитесь уже. Едем!
Меня пытались перевязать – я не препятствовал, но и не помогал, здоровой рукой светлые пряди перебирая. Катю подключили к аппарату какому-то, обменивались сухими фразами, а у меня в голове одно: преждевременные роды… Какие роды?! Тридцати недель еще нет!
Мы помчались вверх по мосту, злосчастному, и я успел увидеть рыдающую Вику. Мне не было ее жаль. Советую, ее сестрице сдохнуть. Иначе сам убью ее.
Мы приехали в ближайший перинатальный центр, и это был тот случай, когда я без всякой деликатности затыкал деньгами всевозможные препоны, главная из которых: мне нельзя находиться в родильном отделении, тем более в операционной. Окей, не буду, я рядом посижу: мне прямо в коридоре накладывали гипс на руку и ногу, голову забинтовали. Обезболивающее вкололи, но я не чувствовал боли физической – меня моральная терзала: если с моей любимой Мальвиной что-то случится… Если с ребенком… Тогда сразу можно вздернуться. Простить себя не смогу. Сначала Катя не могла, а теперь я сам не в силах. Это моя вина. Последствия моих поступков. Сначала предал жену, но этого мало оказалось – я мог потерять ее навсегда, и это нихрена не фигурально. Из-за моих низменных страстей моя любимая женщина в операционной дает жизнь моему ребенку, и никто не даст гарантии, что я смогу обнять их. Что все будет хорошо…
Двери неожиданно распахнулись, я только голову поднять успел: выкатили стеклянный бокс с новорожденным. У меня дыхание сперло от невообразимой гаммы чувств.
– У вас мальчик, – произнесла медсестра.
Он был такой маленький. Такой хрупкий. Совсем не готовый приходить в этот мир так рано. Весь в трубках, пластырях, катетерах. Я сына не видел за всеми этими медицинскими штуками.
– Он… – я даже произнести это не смог. Нет, мой сын будет жить!
– Доктор все расскажет, – и увезла ребенка.
– Как она? – Не знаю, как догадался, что это акушер-гинеколог, принимавший роды, но бросился на кресле-каталке к ней.
– Вы-то сами как?
– Пойдет. Как Катя? Все нормально? Она… Она…
– С вашей женой все неплохо, – успокоила врач. Успокоила ли?
– В смысле неплохо?
– Мы провели экстренное кесарево. Ее доставили с внутренним кровотечением. Вовремя доставили, – уточнила, хмурясь. – Операцию делали под общим наркозом. Она еще пару часов проспит.
– А наш сын?
Врач вздохнула.
– Ребенок недоношенный, но у нас есть опыт выхаживания младенцев с экстремально низким весом. Ваш еще плотненький, – и утешительно улыбнулась.
– Может, нужно что-то: оборудование, препараты, спецы? Германия, Швейцария.
– У нас все для этого есть, не беспокойтесь. Мать и младенец останутся у нас. Переводить – это риск.
– Я понял. Понял. Жену могу увидеть?
– Она отдыхает.
– Я буду с ней.
Мне еще с полицией говорить, звонили уже, но это потом, это второстепенно. Сначала моя семья.
Катя
Едва разлепив веки, я снова зажмурилась от подступившей дурноты. По мне словно катком проехались. Тело ватное и ныло везде. Особенно низ живота. Руку исключительно усилием воли подняла и дотронулась до него. Что это? Не понимаю… Что-то не так.
Больничная палата, казенная сорочка, чёрная машина, авария… Вадим! Малыш!
– Вадим… – позвала хрипло. – Вадим… – и дернулась на бок: меня вывернуло желчью на пол. Видимо, это норма, потому что внизу стояло судно.
