– Мальвина? – он вздрогнул со сна и ко мне подъехал на коляске. Боже, он в инвалидном кресле… – Как ты, родная? – Вадим здоровой рукой щеку мою погладил, затем руку сжал встревоженно.
– Терпимо. Ты как? Что с головой? А нога, рука? Я плохо помню… – я обессилено погладила его пальцы.
– Лоб порезал лобовым, царапина. Руки-ноги заживут, не беспокойся. Катюша…
– А ребенок? Все как в тумане… – и я на живот непонимающе посмотрела. Я не могла родить! Еще рано!
– Родная, тебе кесарево сделали. У нас сын.
– Но как же? Так рано… Разве… Как он? – слезы сами из глаз потекли: от страха и радости. Главное, что живой. И Вадим живой. Если бы не он, не знаю, что было бы со мной.
– Наш сын в кувезе. Он такой маленький, но врачи обнадеживают.
– Если бы не ты, – шепотом начала, но Вадим головой покачал обреченно, и в его глазах было столько боли и вины.
– Катя, это все я. Из-за меня.
– Я не понимаю?
– Та машина… За рулем была сестра Вики, – признался Вадим. – Она хотела… – не договорил, на меня безнадежно, но прямо посмотрел. – Я не знаю, как искупить вину. Прощения просить больше не смею. Я мог потерять вас… Что сделать, чтобы ты одним воздухом со мной дышать могла… – он голову опустил, лицом уткнулся в мою ладонь. Вадим горевал, по-настоящему, по-живому, по-человечески. Никогда не видела его таким открытым, незащищенным, человечным.
– Я хочу увидеть его.
Вадим поднял голову.
– Катюш, его нельзя отключать.
– Я знаю, – и попыталась встать.
– Давай я доктора…
– Не нужно. Пойдем.
– Поедем, – невесело хмыкнул. Я тоже грустно улыбнулась. Парочка: я разогнуться не могла, едва ноги волоча; он умудрился инвалидом заделаться. Хорошо, что временно.
Нам не позволили зайти в блок с новорожденными недоношенными – боялись инфекций, – но заверили, что через пару дней я смогу вместе с неонатологом находиться рядом, смотреть, как выкармливают. Надеюсь, молоко придет.
– Он такой крохотный, – проговорила, глотая слезы. Как я могла думать, что не хочу его?! Я очень, очень люблю его. – А если… – и зарыдала, испугавшись, что малыш не сможет выжить.
– Мы справимся, – Вадим поднялся, обнял меня здоровой рукой, опираясь о стену. – Я тебе обещаю. Клянусь, Катя, он будет жить. Будет здоровым и крепким пацаном. Мы все для этого сделаем! Ты мне веришь?
– Да, – шепнула я.
– Давай выберем имя? Какое нравится? – Вадим губами собрал мои слезы.
– Артём?
– Хорошее имя. Вероника и Артемий Полонские, – и я бережно обнял ее. – Спасибо, любимая. Спасибо, что ты есть. Мальвина моя. Душа моя. Сердце деревянного Буратино.
Эпилог
– Вадим Александрович, останетесь на открытие?
– К сожалению, у меня самолет через три часа. Уверен, – я осмотрел просторный холл, длинные коридоры, большие светлые окна, – и без меня все пройдет отлично.
– Тогда позвольте выразить благодарность от всего города, – мэр протянул мне руку. – Это огромный вклад в социальную инфраструктуру.
– И вам спасибо, – я пожал ее, – за содействие.
Я прилетел в Ростов-на-Дону три дня назад: нужно было подписать нормативные документы и лично проконтролировать, что заминок с открытием детского кризисного центра не будет. Убедиться, что всем заинтересованным чиновникам из муниципальных служб перепало на лапу. Для города и людей стараешься, ничего взамен не просишь, но стервятники своего не упустят, пусть хоть трижды с благими намерениями.
Я вышел из центра – меня уже ждала машина: сегодня мне край нужно вернуться, чтобы не быть растерзанным нежными руками своей Мальвины. Дни рождения мы справляем в семейном кругу, а мне, как никак, сорок лет сегодня. Я не мог пустить на самотек ввод объекта, это важно: больше, чем бизнес и деньги – это мое искупление.
Прежде чем сесть в машину, взглядом окинул светлый фасад, молодой плодовый сад, разбитый на территории, зеленый газон – на Юге весна уже цвела и пахла! Завтра эти стены наполнятся жизнью. Дети – самое ценное, что может оставить после себя взрослый. Даже если они не родные, о них нужно заботиться. Я взглядом отыскал нежно-голубой логотип: ангельские крылья, а внизу название «Доля ангела». Вот и у нас появился свой благотворительный фонд.
– Привет, Мальвина, – набрал по дороге ее. – Я уже в аэропорт еду. В семь дома буду.
– Привет, Буратино, – улыбнулась она. – А я на работе. У нас тоже аврал перед открытием. Приезжай в «Baba gastro-club» и вместе домой поедем. Отмечать.
– Хорошо. Целую, – хмыкнул я. Кто-то скоро перещеголяет признанных мэтров ресторанного бизнеса по количеству открытий. Иногда даже я не мог ответить на вопрос: как Катя делает это? Откуда время и энергия все успевать?! Когда-то я думал, что ее призвание исключительно быть моей женой и матерью моих детей, теперь понимал, что – вдохновлять и вдохновляться самой. Это касалось всех сфер жизни.
А ведь Катя хотела бросить свою работу, бизнес, детище. Первые полгода после выписки Артема из больницы – самые сложные и нервные. Она переживала, не могла отойти от него, оставить даже на мгновение. Выгорать морально начала. Пыталась по привычке на себя все заботы о детях взвалить. Мы с Никой не дали. Наша семья должна была пройти этот сложный путь вместе. И мы прошли. Катя научилась доверять сына близким, переключаться, отвлекаться от страхов. Артем рос, развивался, догонял сверстников. Вероничка не без обид и искренних заверений, что ее любят по-прежнему, поняла, что брату сейчас нужно чуточку больше внимания родителей. Я осознал, что ближе и роднее моей семьи никогда никого не будет. Через год мы выдохнули облегченно: наш сын здоров. Сейчас ему два и семь, и он ничем не отличался от таких же румяных пареньков. А щеки больше, чем у Веронички в этом возрасте были!
Я не знал, чем заслужил, но кто-то на небе сжалился надо мной: сохранил семью, здоровье ребенка, любовь женщины. Я так боялся, что Катя оттолкнет, что не захочет видеть рядом после аварии. Но мы так переживали, так боялись за сына, что все остальное стало незначительным. Мы заботились и просили за его здоровье. Нас это сплотило сильнее, чем любые подписи на документах, брачные свидетельства и церковные обряды. Любовь мужчины и женщины помноженная на родительскую – нас больше ничего не разделит!
Но сам я все помнил. Никогда забыть не смогу. В этот раз решил не на словах судьбу отблагодарить, а на деле. Помочь тем, за кого некому молиться. Или тем, чьи мольбы почему-то не слышат. Мой сын жив, и я хотел, чтобы и у других детей был шанс. На днях откроется пятый многопрофильный детский кризисный центр, которые мы строим в разных регионах страны. В Москве на государственном уровне пытались решать проблемы детей-сирот и инвалидов, но за пределами – все грустно. Будем помогать, значит.
Приземлился в Шереметьево и сразу поехал на Новый Арбат. Катю заберу и домой. Три дня в командировке, перебор: соскучился, устал, голодный по всем фронтам. Я криво усмехнулся, когда мимо моста промчались, того самого. Сейчас и следа не осталось от рокового безумия Зиминой младшей: все буднично, уже даже ни как новенькое. Тварь.
– Черт, – выдохнул сквозь зубы. Я старался не думать о том дне. Такая безумная ярость овладевала мной – крушить, ломать, убивать, – а мне ясная голова и чистое сердце нужны. За сына небо молить нужно. Да и некого ненавидеть. Дело закрыли в связи с гибелью подозреваемой. Некого было судить. Уж не знаю, может Зимин от горя по нелюбимой дочери инфаркт заработал, а может, проблемы с антикоррупционным расследованием довели, но умер он. И снова мне не жалко. Судьба такая. Сергею Ивановичу есть, за что перед дьяволом ответ держать. Что с остальными – знать не хочу. Семейство это, кроме рвотных позывов и желания придушить – ничего не вызывало.
Я вышел из машины и осмотрелся: так, здесь обычно бабушка с цветами сидела, мне срочно надо! Черт, все же нужно было остановиться у цветочного бутика, вот как теперь… Ладно, обойдусь и одним атрибутом для очень важного вопроса.
