впиваюсь зубами в губу. Но чертово горло все равно судорожно сокращается, предательски издавая постыдные звуки.
Твержу себе мысленно: "Заткнись! Не ной, кретин! Не позорься!".
Меньше всего я хотел, чтобы он видел меня таким – жалким, скулящим на полу, как… не знаю кто…
Но зато сразу прихожу в себя. И наконец-то замолкаю.
Отец, не сказав ни слова, выходит и затворяет за собой дверь. А я поднимаюсь с пола, пошатываясь, как пьяный, и начинаю заново собирать и складывать вещи.
От ужина отказываюсь и до самого сна не выхожу из своей комнаты.
***
Всю ночь меня ломает, аж задыхаюсь. Но наутро – ничего, успокаиваюсь. Только куда себя деть – не знаю. Тупо пялюсь на собранные сумки и чемоданы, составленные рядком вдоль стены. Считаю время до рейса. И когда неожиданно звонит телефон, вздрагиваю. Лена.
Несколько секунд колеблюсь. Зачем она звонит? После вчерашнего.... Мне больше нечего ей сказать. А снова причинить ей боль я не хочу. Но не ответить Лене тоже не могу.
– Да?
– Герман… – От ее голоса болезненно екает и дергается сердце. – Я всё поняла.
– Что? – спрашиваю сипло.
– То есть я всё знаю. Мне Олеся Владимировна призналась, что рассказала тебе про… про мой диагноз. Извини, что сама не сказала тебе. Я не хотела тебя обманывать… я просто не смогла… не хотела, чтобы ты знал… чтобы переживал… чтобы относился ко мне, как… к больной… неполноценной… Ну и если честно, то я так хотела быть как все... обычной, что часто забывала про свою болезнь. С тобой забывала…
Лена запинается, говорит с надрывом, словно едва сдерживает слезы. Или не сдерживает.
– Но теперь ты всё знаешь. Герман, скажи честно, поэтому твое отношение ко мне изменилось, да? Ты поэтому меня бросил? Потому что я больная? Я пойму. Правда пойму. Я же знаю, далеко не все хотят… не все могут… связывать себя с больными. Да я бы и сама не хотела становиться для тебя обузой… жизнь тебе портить… Если бы… мне стало хуже или я… в общем, я бы сама тебя первая отпустила.
Я молчу. Слушаю ее, а у самого горло сжимается.
– Только не говори, пожалуйста, что у нас ничего не было, – продолжает Лена совсем тихо. – Что это была какая-то игра. Герман, это же... неправда.
Даже если бы я и хотел, то не смог бы ей сейчас ответить. А она ждет. Прерывисто дышит. Затем срывается. Всхлипнув, восклицает:
– Ну же! Бросаешь меня, так найди в себе мужество быть со мной хотя бы честным. Пожалуйста!
"Может быть, когда-нибудь ты всё узнаешь, Леночка. Может быть, когда-нибудь меня поймешь…"
– Прости… – выдавливаю я с трудом. И нажимаю отбой. Вот и всё.
***
– Почему ничего не ешь? – интересуется отец. – Может, выпьем немного на прощанье? Чисто символически на дорожку? Все-таки увидимся нескоро.
Я пропускаю его реплику мимо ушей. Да и нечего мне ему сказать. Будь моя воля – обошелся бы и без этого прощального обеда. Бред какой-то.
Отец еще какое-то время рассуждает о своих планах, о перспективах канадской компании, о том, что к Новому году наведается в Калгари. Я лишь молча терзаю бифштекс.
Он замолкает. Затем, протяжно вздохнув, говорит:
– Ну что? Поговорил со своей Леной? Ну и как?
На миг поднимаю на него глаза. В груди моментально закипает, а рот наполняется горечью. Но отвечаю на удивление спокойно:
– Всё, как ты хотел. Я изображал из себя могильную плиту, когда рвал с ней. Окончательно и бесповоротно. Ей было очень больно и плохо. И мне тоже. Жаль, ты не видел. Тебе бы понравилось.
– Прекрати!
– Ты сам спросил, – пожимаю плечами. – Не нравится – не спрашивай.
Отец начинает нервничать. Отшвыривает вилку.
– Ты мне еще спасибо скажешь, – направляет на меня указательный палец.
– Обязательно скажу, – киваю я. – Когда Лене сделают операцию.
– Да через год ты и не вспомнишь об этой Лене. Найдешь себе другую, нормальную… в смысле, здоровую... из своего круга… У Нойра, кстати, племянница – красотка просто… на пару лет тебя старше, но это даже лучше. Герман, ну прекрати ты в самом деле! Ты не понимаешь? Я о тебе забочусь!
– Я понял. Я понятливый. Я всё сделал, как ты хотел. И урок твой тоже усвоил. Что еще?
– Хорошо, выскажись! Давай выскажи мне всё… какая я бездушная сволочь. Ну же! Излей душу, может, полегчает…
Несколько секунд я просто смотрю на него и понимаю, что больше не чувствую злости к нему. То есть – вообще ничего не чувствую. Пустота…
– Я очень благодарен тебе, папа. Правда. За то, что ты хоть так, но согласился Лене помочь. Для меня это главное. Но разговор по душам в условия нашей сделки не входил. Так что извини, – я развожу руками, поднимаюсь из-за стола и ухожу.
Через три часа вылет. Пора ехать. В это время на дорогах вечно пробки…
Спустя три с половиной года
– Еще раз поздравляю, сынок, теперь – лично. – Отец подходит ко мне с бокалом в руке. – Я горжусь тобой. Ты превзошел все мои ожидания. Мой сын! Весь в меня. Хотя нет, ты пойдешь еще дальше. Если за пару месяцев сумел прогнуть этих упертых баранов… Нойр их окучивал несколько лет и всё без толку… Да и сам я пытался…не смог… А ты… Снимаю шляпу. Чем ты их взял? Понимаю, что они сейчас просели, но все равно…
Упертые бараны – это «Трессом Ойл», компания небольшая, но крепкая и прибыльная, со своим отлаженным рынком сбыта. Отец на нее зарился давно и безуспешно. Точнее – была крепкой и прибыльной до недавнего времени… пока не стала мишенью.
Затем у них начались проблемы с поставками, с экологами, с кредиторами. Посыпались судебные иски. Компания стремительно тонула в долгах. Еще немного и она развалилась бы как карточный домик. И нам бы «Трессом ойл» досталась практически за бесценок.
Изначально таков и был план, но… В общем, не стал я доводить до крайности. Пусть хоть что-то получат. Предложил вполне неплохую сделку, разумеется, неплохую в текущих условиях, если не вспоминать, что полтора года назад отец им предлагал в несколько раз больше.
Отец всего не знает, аналитику их не изучал. Да и вообще, передав мне
