И черт его знает, каковы условия молчания, когда его задушило проклятое вечное одиночество, с которым он жить умел, но которое оказалось настолько коварно, что перестало быть удобным соседом.
— Ну ничего себе никто! — возмутился Бажан. — Это ты кому другому объясняй, что Назар никто, а я-то знаю, кто тебе Назар! И врешь ты все, храбришься только! Завтра его запрут насовсем, что ты делать будешь, Станислав Янович, а? Вот ты — что ты делать будешь? Не Лянка, с ней понятно, а ты?.. и эта… девочка его. Она хоть в курсе?
— В курсе она! — рявкнул Шамрай, дернувшись с дивана. — В курсе! Она там уже с другим мужиком живет и ждать Назара не будет!
— Вот те раз… а такой искренней казалась… — пробормотал Бажан, почесав макушку и все-таки уселся рядом со Стахом. — Так что? Рассол тебе тащить?
— Поспать дай, а… потом рассол, не так уж мне и дерьмово.
И его наконец оставили в покое. Хоть ненадолго. Он не планировал так нажираться, вообще приехал в охотничий домик в надежде немного расслабиться, напитаться эмоциями обычной нормальной жизни, вдохнуть чужого счастья, только аромат его — Любциных пирогов, густого осеннего леса, клубов пара из бани и деревянных бревен. Застал же все их семейство, дети приехали, внучку привезли, при них — как вообще быть? При них тоска совсем распоясалась, а одиночество до крови драло изнутри. Вот и свалил в коттедж, там и нажрался до полумертвого состояния, пока не пришел Бажан и не принялся трепать ему душу, вот только вряд ли он был способен истрепать ее сильнее, чем Стах истрепал себе сам в эти тяжелые дни.
На следующее утро он поехал домой.
Ничуть не успокоившийся, не умиротворенный, но злой, как собака, с похмелья. И совсем не представлявший, что теперь делать, но сделавший в тот день самое страшное, за что уже не отца, а самого себя так и не простил.
Он застал Ляну в своем кабинете, куда она никогда не ходила в его отсутствие. В доме было правило. Никто никогда не входит в Стахов кабинет, когда хозяина нет дома, но Ляна его нарушила со всей фатальностью непреодолимо приближающегося конца, которому противиться невозможно. Стах оторопело уставился на нее, сидевшую за его столом, и охреневшим голосом выдал:
— Это еще что за новости?
Сестра подняла на него не менее ошалелые глаза, открыла рот, но не смогла выдавить ни звука — столь велико было ее изумление.
Нет, Ляна никогда не рискнула бы нарушить запрет Стаха, если бы не накатывающее понимание того, что брат не собирается помогать Назару, хотя на словах прилежно продолжает уверять ее в обратном. Значит, ей придется самой искать варианты, а из всех вариантов самый надежный — деньги. И если уж Стах не предпринимает малейших усилий, то пусть хотя бы внесет материальную лепту.
Не было большим секретом, что некоторую сумму наличных денег Шамрай всегда держал дома. «Под рукой». В старинном сейфе какого-то итальянского мастера позапрошлого века, подаренном ему много лет назад Ириной на очередную годовщину их свадьбы. Массивный шкаф, который на тележке еле затолкали два дюжих мужика, с изящной оковкой и двумя замысловатыми ключами. Расшитая золотыми нитями бархатная ключница, напоминавшая кисет, всегда лежала в ящике стола.
Туда и сунулась Ляна, но вместо ключей обнаружила то, что заставило ее забыть о цели визита. Вчитавшись в документы, оказавшиеся в ее руках, она потеряла счет времени. Из института планирования семьи с данными… господи, с данными кандидатуры на роль суррогатной матери и с каталогом фенотипов доноров яйцеклеток. Ляна зависла, не в силах поверить в то, что видела перед собой, и хоть и не совсем понимала терминов, безошибочным бабским чутьем вдруг осознала, что происходит. Что происходит — осознала, а шагов хозяина кабинета не расслышала, отчего ей только и оставалось, что хватать ртом воздух, пытаясь… нет, не оправдаться. Возмутиться!
— Ты какого черта тут забыла? — проорал Стах уже в полный голос.
— Это тебя бес попутал! — наконец, визгливо выкрикнула Ляна и потрясла перед его носом бумагами. — На старости лет — такое выдумать!
— Я понятия не имею, о чем ты, но меня чрезвычайно интересует, какого хрена ты рылась в моих бумагах! С каких это пор у нас такое позволено?
— А вот я сама себе позволила, — всплеснула она руками. — Взяла и позволила. Давно надо было! Но хоть теперь вот узнала, что ты у нас, оказывается, ребеночка решил завести. Нормальные люди в твоем возрасте внуков заводят, а ты! Да еще как?! Уж если так невтерпеж, так хоть бы женился.
Стах уставился на нее острым, жгучим, злым взглядом. Ноздри его дрогнули, и по тому, как он сунул руки в карманы и двинулся к ней, можно было угадать тихое бешенство, внезапно овладевшее им, почти всегда контролировавшим себя и окружающих.
— Как папенька наш, да? На босой селянке? Чтоб потом кого-то типа тебя под кустом найти?
— Что же ты такое говоришь-то, Сташек! — запричитала Ляна. — Бога не боишься — людей побойся! Что они скажут. А сейчас так и вовсе о другом думать надо! Назара надо выручать, он у нас один.
— Это у тебя! — проорал Стах. — Это у тебя Назар один. А у меня нет никого! Ты думаешь, вы семья? Черта с два вы семья! Я вас терплю всю жизнь, потому что отцу обещал о тебе заботиться. О тебе, а не о байстрюке твоем!
— Но он же все для тебя делает! Все, что ни скажешь! Неужто не заслужил?
— Он хлеб с моего стола ест. С моего, блядь, стола! И живет припеваючи, ни о чем не заботясь. Что еще он заслужил, по-твоему? Что. Он. Заслужил?! Озвучишь или мне сказать?
— Сташек… — громко всхлипнула Ляна. — Что же ты…
— Хера ему, а не наследство, поняла? Думаешь, я не знаю, о чем ты мечтаешь все эти годы? Думаешь, не понимаю, почему его здесь держишь, возле юбки? Почему лебезишь, угодить пытаешься, его под меня подстраиваешь? На бабки мои позарилась? Как Митьки не стало, так руки и тянешь? А я обломал тебя своими планами, да? Будет у меня наследник. Прямой, самый близкий, плоть от плоти! Потому губу закатай и забудь. А Назарчик твой, раз мозгов не хватило не попасться, останется за решеткой. Ни копейки на него больше не потрачу. Повезет, если адвокат толковый и дело вывернет. А нет — так нет. Дураков надо учить, Ляна!
Она лишь бледнела, пока он говорил, а когда наконец замолчал, еле слышно выдохнула, едва переведя дыхание:
- Воды…
— В графине возьми, актриса, блин!
Но Ляна уже задыхалась, чуть шевеля губами и без сил сползая по стулу. По загривку пробежали крупные капли холодного пота, когда до Стаха дошло. Удар сердца. Его, а не ее. И он метнулся к столу, за которым всего несколько минут назад застал сестру, и подхватил ее за плечи.
— Лянка, нитроглицерин с собой? — выкрикнул Станислав Янович, свободной рукой открывая графин. Но она ничего не отвечала, уставившись в потолок расширившимися зрачками. После этого были рваные, шарящие движения по ее карманам в поисках заветной пластинки таблеток, он заставил ее проглотить одну, после чего она захрипела, забулькала, и вода пошла носом. Потом набирал номер скорой, вез ее в больницу, стоял под дверью реанимации, а в ушах все еще отстукивало сказанное им напоследок «Актриса, блин!»
И не понимал, как дошел до этой самой точки. За грудиной жгло, а ему казалось, что пока жжет — значит, и Ляна еще жива. Потому ничего с этой болью не делал, думая — не дай бог отпустит. А когда к нему после операции вышел врач и выдал: «Станислав Янович, вы бы домой уже ехали, нечего тут сейчас торчать. Если будут новости, мы вас известим», — устало потер виски и мрачно спросил: «А возможны ли хорошие новости, а?».
«Ну, мы не боги. И не от нас здесь зависит. Прооперировали. Что сможем, то сделаем, но гарантий никаких не дам».
Парадокс. Он возомнил себя богом и угробил сестру. А этот хирург не признает за собой ничего божественного. Ни прав, ни функций. Но делает все возможное во спасение.
Врача Стах послушал. Вызвал такси и свалил. Спать — не спал, не получилось бы, наверное. Вернулся в кабинет, сел на диван, курил и глядел на то самое кресло, в котором она… услышала то, что он говорил. И продолжал покрываться ледяным потом от мысли, что это все было последним, что Ляна слышала.
